Чума в Бедрограде

Максим пытается и слушать, и что-то писать в блокноте непреклонному Ройшу, а Ройш похож не на поганку, как обычно, а вовсе даже на плод фигового дерева.

Ларий суетится, позванивает куда-то и тихо бормочет в трубку, поглядывая на старца.

Покойники притаились за шкафом. Целуются они там, что ли? Самое время.

Глаза Попельдопеля перескакивают с одного действующего лица на другое, шарят по кафедре, после каждого круга непременно спотыкаются на свитерах Охровича и Краснокаменного. Салатовый с оранжевым и ультрамариновый с белым, вязка крупная, почти сеть — так похоже на условное изображение чумы, которое он тут рисовал. Ну и какого лешего? Лишней минуты ведь нет, а тут эти делегаты.

Охрович и Краснокаменный степенно кивают, по-звериному держат спины, у них балаган (у них всегда балаган), но на самом деле понятно, что всё их внимание сконцентрировано на старце, они даже не мешают ему вещать, вклиниваются поменьше. Если аж Охрович и Краснокаменный не отвлекают, дают высказаться, может, оно действительно чем-то важно?

И до Попельдопеля медленно доходит, докатывается даже, как будто просачивается сквозь беруши, о чём вещает старец. Приехали (приэхали, со старопэтэбэржским-то акцентом), мол, в Бедроград (Бэдроград, дореволюционный сосед Попельдопеля тоже так говорил), прямиком на истфак, мол, через всю страну эхали, мол, раньше таились, нэ высовывались, а тэпэрь врэмя настало, мол, свэт истины донэсти.

Свэт истины. Сумасшедшие со старцем приэхали, фанатики? А выглядят пристойно, ничего дурного не подумаешь.

«Под зэмлёй жили, зэмлю эли, никому нэ показывались, а кому показывались, тот под зэмлю уходил. Мэсто под зэмлёй эсть святое, всэ жэртвы, всэ люди — святому мэсту, ничэго святого кромэ мэста и нэ осталось, всё разрушэно, до послэднэго камня разобрано, по травэ да по стэпи разбросано, ногами да годами утоптано».

Мэсто. Под зэмлёй. Вот оно что . Попельдопель ведь уже поверил, что покойники не брешут: Дима показывал совершенно обалдевшим Попельдопелю с Шухером фотоснимки — тёмные, зернистые, вспышка всё равно не вытянула. Гуанако на обороте схем чумы чертил эту махину в разрезе, дорисовывал стрелочки — воздушные потоки, грунтовые воды.

Но ни один из покойников и словом не обмолвился о том, что там живут люди! Не могут жить, это же безумие, это большее безумие, чем всё остальное безумие!

«Зэмля схоронила, зэмля укрыла и приютила, но всэго нэ укроэшь, под зэмлёй нэ спрячэшь, а чэго нэ спрячэшь, тому одна судьба — быстрый нож да злыэ надзэмныэ вэтры. А как избавишься, так и войдёшь нэузнанный под зэмлю тайными дорогами скопцов».

Дорогами скопцов.

Скопцы.

Подземные скопцы с их тайными дорогами.

Крепко ругаться Попельдопель себя отучил сто лет назад — когда читаешь лекции и тем более торчишь в лаборатории со студентами, привычка крепко ругаться очень мешает. Но…

НО СКОПЦЫ БЛЯДЬ!

СКОПЦЫ СКОПЦЫ СКОПЦЫ

Скопцы, леший их еби.

— Гуанако, — вцепился Попельдопель в покойника, покуда тот не убежал.

Второй покойник после краткой рекогносцировки как раз-таки убежал вместе с Охровичем и Краснокаменным: дела, чума, привлечение студентов (ха-ха, со скопцами-то привлекать эффектней!), всё понятно — но как же поговорить? Попельдопель, между прочим, видел, как покойники общались с делегацией скопцов. И как те чуть на колени не попадали, тоже видел.

— Гуанако, скажи мне только одну вещь, — спросить Попельдопель хотел не одну вещь, а много и разных, но сейчас голова и так шла кругом. — Если вы там были, если вы разгуливали по их долбанному святилищу, как, леший еби, они вас не сожрали живьём, закусив земелькой? Или не оскопили… — Попельдопель вдруг серьёзно задумался. — А если оскопили, то как выпустили обратно?

— Ну… Дима вот обаятельный, — пожал плечами Гуанако и метнул свой бандитский нож строго вверх, в революционное чучело Метелина. Нож сверкнул в воздухе, даже, кажется, свистнул и аккуратненько шлёпнулся обратно, рукояткой прямо в подставленную ладонь. С расстрельной рубахи Метелина осыпались три, а то и четыре пуговицы, обнажив макет революционной груди.

— А поподробнее?

— Попельдопель, — Гуанако говорил тихо, косясь на вновь запертую завкафскую дверь, — ты же знаешь вроде, что я диплом не на науке и технике защищал. Диплом у меня — специалиста по истории религии. И все последние десять лет своей загробной жизни я с интересом выясняю, что мне его даже не зря выдали. Наверное, и правда специалист.