Чума в Бедрограде

— Если моё мнение вообще может иметь хоть какое-то значение, замечу, что предпочёл бы передвигаться на своих ногах, — и, помолчав, добавил, — если они, конечно, ещё на месте.

Интересно, что он помнит о произошедшем? Вот очень хорошо бы было бы, если бы не свой путь до Порта и связанные с ним события. Остальное, в сущности, мелочи.

— Как угодно, — Максим (Аркадьевич) остановился, — но ботинок на месте нет.

Габриэль Евгеньевич потёр висок.

Вот Ройшу ломать пальцы бессмысленно — они для него всего лишь часть образа, а не средство коммуникации. А у Габриэля Евгеньевича потирание виска — стандартный ответ на половину реплик. Особенно хорош на экзамене. Особенно когда спрашиваешь у него, за что же четвёрка.

Бровь злорадно затянулась.

Максим (Аркадьевич), который с некоторой вероятностью различал интонации стандартного ответа Габриэля Евгеньевича, опустил его босыми ногами на землю. Тот поёжился, окатил своего верного носителя ещё одной волной ледяного взора, продел руки в рукава плаща, завязал пояс и решительно направился к такси. Вся его фигура была отличной иллюстрацией к словарной статье на слово «зябко».

Один сидит в отвоёванных веригах, другой из-за этого уходит из Порта босиком.

Они точно тайные братья.

Но как? Как можно получить по лицу от своего, гм, заместителя, очнуться вечером неизвестно где среди серых складских стен в компании его же и какой-то произвольной студентки, обнаружить на себе из одежды только чужой плащ, а из жизненных перспектив — только тавра-таксиста и ничего — ни-че-го! — не спросить? Ну хотя бы — «а кто ещё меня сегодня бил по лицу?» Или там — «извините, вы не подскажете, мои трусы не являются украшением тюрбана какого-нибудь изгнанного турко-греческого царя?»

Или — «Максим, что происходит?»

Вышла бы такая проникновенная сцена.

Какая жалость, что Габриэль Евгеньевич готов идти босиком по холодной сентябрьской грязи, лишь бы не уронить достоинство. Достоинство, покрытое гусиной кожей, выглядит не очень достойно.

Бровь мысленно не одобрила качество своего чувства юмора.

В любом случае, грех жаловаться. Даже без проникновенной сцены Бровь только что увидела босого завкафа в плаще растерянного замзавкафа. После такого и умирать не страшно.

Тавр-таксист зашевелился. Многоопытная Бровь, перенесшая без потерь встречу с Портовой гэбней, теперь сочла его вполне милым и приятным человеком, с которым совсем не страшно повстречаться вечером у склада. Папино слабое сердце может спать спокойно.

Подтверждая только что обретённую репутацию милого и приятного человека, тавр-таксист распахнул перед Габриэлем Евгеньевичем заднюю дверь. Тот проникновенно заглянул ему в глаза, демонстративно обошёл такси и не менее демонстративно уселся вперед.

Отлично.

Вот если чего сегодня Брови в жизни и не хватало, так это сидеть всю обратную дорогу плечом к плечу с Максимом (Аркадьевичем), на всепоглощающий хлад Габриэля Евгеньевича реагирующим как студент на дополнительные вопросы. Его студентом он когда-то и был, собственно.

Такие мелочи Оставляют Отпечаток.

Максим (Аркадьевич) посмотрел на Бровь извиняющимися глазами, как будто она только что стала свидетельницей домашней сцены. Пришлось снисходительно кивнуть — мол, понимаю, вам выпала нелёгкая участь быть хранителем душевного благосостояния непростого человека в непростой ситуации, которую вы и заварили, но это ничего, всё равно понимаю.

В такси по-прежнему играла Кармина Бурана. Вкусы тавров непредсказуемы, но не очень разнообразны.

Таксист поковырялся под сиденьем и протянул Габриэлю Евгеньевичу извлечённый оттуда плед. Габриэль Евгеньевич убийственно на него прищурился, опустил стекло (чтобы градус хлада не падал, то есть не поднимался, то есть, короче, чтобы у Брови мгновенно замёрзли ноги) и отвернулся.

Так и поехали.

— Давай менее конспиративными путями, — обратился Максим (Аркадьевич) к тавру, покачав головой на поджатые ноги Брови. — Сегодня был тяжёлый день.

Габриэль Евгеньевич издал звук невнятного презрения и выкрутил Кармину Бурану на максимальную громкость.

Тяжёлый? Только если «тяжёлый» на самом деле означает «самый охренительный в жизни»! Бровь побывала в Порту, узнала многие тайны, увидела многих людей, познакомилась с крысой Габриэлем Евгеньевичем — и это во второй половине дня, а с утра она говорила с самим мозговым центром безумных планов Бедроградской гэбни, зловещим Александром, и перехитрила его, забыв только включить диктофон, и теперь Святотатыч говорит, что из-за этого может сложиться так, что безумные планы доказать не получится, и дом Ройша могли на самом деле заразить, и вдруг Бровь всё-таки сумеют в этом обвинить, или, чего лучше, уберут свидетеля, или возьмут в заложники и съедят…