Чума в Бедрограде

Надо как-нибудь ненавязчиво переключить диалог на что-нибудь менее печальное.

Или более!

— Зато, — кого там интересовали сложные отношения преподавательской верхушки? — я узнала страшную тайну и готова ей с тобой поделиться. Габриэль Евгеньевич носит очки с простыми стёклами.

Бровь, конечно, дала внутреннюю клятву не раскрывать этого никому, но Диме-то можно. Он вон тоже делился с ней своими кошмарными секретами — например, что его первым проектом в Медицинском Корпусе было создание какой-то штуки, которую можно намазать на корни волос, чтобы те временно перестали расти. Изобрёл он эту штуку исключительно для того, чтобы легко и удобно поддерживать у себя трёхдневную щетину.

Когда-нибудь Диме откроется страшное знание: в его случае щетина не придаёт ни мужественности, ни серьёзности. И радикально не спасает окружающих от желания хлопнуть его подтяжками по спине.

Возможно, даже провоцирует оное.

— Простые очки Габриэля Евгеньевича — это не очень страшная не очень тайна, — хмыкнул Дима, — моя страшнее.

С этими словами он стащил собственные очки и нацепил их на Бровь. Тоже простые, как и следовало ожидать.

Может, они с Габриэлем Евгеньевичем всё-таки тайные братья?

Один каждое утро явно укладывает чёлку на пол-лица, другой готов уехать в Столицу, чтобы, используя тамошние мощности, изобретать то, что позволило бы ему не бриться. И ещё этот Гошка-Александр с его бровями.

Все кругом просто помешаны на своём внешнем виде. Один только Ройш — оазис равнодушия в буйстве самолюбования.

Впрочем, что она на самом деле знает о тайной жизни Ройша?

— На твоём лице очень выразительно написано, что ты по этому поводу думаешь, — Дима отобрал очки, — но, заверяю, это всего лишь производственная необходимость. Смотри.

Он нагнулся и отодвинул чёлку — не на пол-лица, но тоже ничего такую. На переносице, прямо там, где обычно располагались очки, белел не слишком заметный, но всё же крайне опознавательный шрам.

Сплошной!

Шпионский!

Роман!

— В приличных книгах люди со шрамами выбивают двери ногой и курят сигары, — Дима вздохнул, — а мне пришлось надеть очки и уехать в Столицу. И ты думаешь, что в твоей жизни были настоящие разочарования.

Кстати, когда он успел из своей Столицы вернуться?

Не то чтобы Дима не мог вернуться откуда угодно когда угодно — Бровь не удивилась бы, если бы он в произвольный момент позвонил в дверь её квартиры (ну и что, что он там никогда не был и сейчас видит Бровь в лучшем случае раз пятый в жизни). Тем не менее, столкнуться с ним в Порту (где он делает, кстати, что?) было всё-таки неожиданно.

Значит, как справедливо заметил Максим (Аркадьевич), началось.

— Я только приехал, — поведал Дима, — вот сижу, жду звонка о состоянии дел из Медкорпуса. Активно не сплю и ничего о происходящем не знаю. Как происходящее?

Как-как, без диктофонной записи, вестимо.

— Ну как. Я убедительно поговорила с младшим служащим Александром, который оказался не Александром, а головой Бедроградской гэбни по имени Гошка. Он дал мне пробирку с вирусом, которая оказалась не с вирусом, а с какими-то там продуктами разложения. Я нажала на диктофоне кнопку записи, которая оказалась не кнопкой записи, а кнопкой перемотки вперёд. Всё вместе это вроде как означает, что они запустили свой злодейский план, и теперь мы поймаем их за руку, но… Я одна испытываю лёгкое подозрение, что и тут что-нибудь окажется чем-то не тем и пойдёт как-то не так? — Бровь сокрушённо покачала головой. — А, ну и Максим Аркадьевич ударил Габриэля Евгеньевича по лицу, чтобы тот ни о чём не догадался, а то ему вредно волноваться. А почему он, кстати, не приходит в себя?

Это ведь точно никак не связано с тем, что Бровь выполнила наущение Охровича и Краснокаменного?

— Слаб здоровьем. Кажется, на самом деле. Медицинские показатели Габриэля Евгеньевича — загадка природы, — часть Димы скрылась под столом в поисках сумки с сигаретами, — даже я бы, пожалуй, что-нибудь отдал за то, чтобы его препарировать.

Видимо, услышав своё имя (и, разумеется, подгадав именно тот момент, когда присутствующие обсуждали, как он не приходит в себя), Габриэль Евгеньевич слабо застонал и попытался прийти в себя. Вот чего Бровь точно не хотела — так это общения с любимым завкафом. По крайней мере, сейчас и здесь. Кажется, добрая половина орнаментов на стенах символически изображала какую-то грязную порнографию.

Все эти люди упорно забывают, что у них политика и смертельный вирус, а ей ещё когда-то экзамены сдавать.