Здесь возникает вопрос, не затронув который трудно двигаться дальше: время действия повести.
Обычно само собой предполагается, что оно тождественно — или близко — времени написания “Египетских ночей” (1835). Ориентиром служат темы, предложенные итальянцу для импровизации на его вечере. В тексте повести они выглядят так:
“Семейство Ченчи.
(La famiglia dei Cenci)
L’ultimo giorno di Pompeia.
Cleopatra e i suoi amanti.
La primavera veduta da una prigione.
Il trionfo di Tasso”.
(“Последний день Помпеи”; “Клеопатра и ее любовники”; “Весна из окна — буквально: весна, видимая из — темницы” или “тюрьмы”; “Триумф Тассо”.)
Приурочивая действие повести к 1830-м годам, Б. Томашевский связывает первую тему с известиями о парижской постановке (1833) трагедии А. де Кюстина “Беатриса Ченчи”, четвертую — с выходом книги С. Пеллико “Мои темницы” (1832), пятую — с постановкой пьесы Н. Кукольника “Торквато Тассо” (1833).
Однако вопрос о времени не так прост. “Чарский, — писала Ахматова, — Пушкин, но не Пушкин того времени, когда писалась эта повесть, — женатый, отец семейства, муж красавицы, писатель, который долгие годы не прочел о себе ни одного доброго слова, разорившийся камер-юнкер... Нет! — это Пушкин знаменитый, всеми любимый, прославленный, независимый, холостой <...> Это — Пушкин примерно 1827 — 1828 годов. Это Пушкин, слушавший вдохновенные импровизации Мицкевича...”8 Выше она замечает: “Автобиографический отрывок 1830 года и 1-я глава „Египетских ночей”. Работа над ним („Отрывком”. — В. Н. ): тщательно изгнаны бедность (для этого Чарскому придан богатый дядя), неудача, зависимое положение писателей <...> Чарский — не Пушкин 1835 года”9.
Действительно, Чарский мало напоминает порядком уже измученного Пушкина 1830-х годов (которому гораздо больше соответствовал бы безымянный автобиографический герой “Отрывка” “Несмотря на великие преимущества...”) и гораздо ближе к Пушкину первых лет после триумфального возвращения из ссылки, когда все общество было увлечено и оЧАРовано им и его стихами, с их ЧАРующими звуками... А “богатый дядя” — если уж идти за Ахматовой дальше — не может ли быть истолкован в качестве иронической травестии тогдашних “свойских” отношений с царем — как они виделись Пушкину после беседы с Николаем I, назвавшим поэта “моим Пушкиным”?
Во-вторых, в самом начале повести о Чарском говорится: “Ему не было еще тридцати лет” (“тридцать лет” — сакраментальная для Пушкина цифра, конец молодости: “Ужель мне скоро тридцать лет?”); Импровизатор же “казался лет тридцати”: Мицкевич был старше Пушкина на год (то есть роковой рубеж уже перешагнул).
В-третьих, слова Чарского: “Здешнее общество никогда еще не слыхало импровизатора” — к 1830-м годам отнести нельзя.
В-четвертых, темы, предложенные Импровизатору на его вечере, с не меньшими основаниями, чем к 1830-м, можно отнести к 1820-м годам. История Ченчи — сюжет трагедии П.-Б. Шелли (1819), после нее история эта и стала знаменита. Тема извержения Везувия есть в “Коринне”, том самом романе Ж. де Сталь, где описан импровизатор-римлянин (1807). “Торжество Тассо” отсылает к прославленной элегии Батюшкова “Умирающий Тасс” (1817). Тема “Весна из окна тюрьмы”, тема неволи и свободы, может быть связана с байроновским “Шильонским узником”, получившим, в переводе Жуковского, широчайшую известность (1822), с пушкинскими “Андреем Шенье” (изд. в 1826) и “Братьями разбойниками” (изд. в 1825, 1827).
Стало быть, действие повести можно отнести к 1820-м годам, времени общения Пушкина с Мицкевичем.
Однако это никак не отменяет приурочивания действия и к 1830-м годам; все соответствующие сближения, названные и не упомянутые, остаются в силе. Сюжет “Египетских ночей” находится с временем в особых отношениях: время действия и время написания сплетены между собой не менее тесно, чем, к примеру, в “Евгении Онегине”, где “сюжет автора” едва ли не важнее, чем “сюжет героев”; и это напрямую связано c arriбere-pensбee повести — если верна интуиция Ахматовой.
Посмотрим же, есть ли еще какие-либо основания — кроме отмеченных внешних — сближать Импровизатора с великим польским поэтом.
2
“— Что это за человек? — О, это большой талант; из своего голоса он делает все, что захочет. — Ему бы следовало, сударыня, сделать из него себе штаны” (faоre une culotte), — гласит французский эпиграф к первой главе “Египетских ночей”.
Читать дальше
