И может быть, однажды она ее вспомнит. Эту сегодняшнюю необъяснимую линию на горизонте. Зеленый свет и голубые тени. Вспомнит, как Мишка давние огоньки. Спящий город, превратившийся в созвездие. Космическую птицу, без мяса и костей. Прилегла, раскинулась. Звездочки и бусинки. То появляются, то исчезают за холмами. Дорога. Извилистая и длинная.
— Большая, большущая Медведица.
— Нет, — язык показала Ленка, — Альдебаран!
А потом был разговор с отцом.
— Каким-то образом на даче веранда оказалась незакрытой.
Мишка пожал плечами.
— И наверху у тебя ночник не погашен.
— В самом деле?
Этот синий жучок словно навеки, навсегда поселился в отцовской голове. Насекомое с электрическим хоботком. И Ленку Петров-старший отказывался принимать. Не видел девушку из Киселевска рядом со своим сыном. Удачливым московским аспирантом. Не хотел.
— У нее все здесь, а у тебя все там. Впереди...
Тогда Мишка думал, он был абсолютно уверен, что у них с отцом разные, совсем несовпадающие представления о сторонах света. Потребовалось двенадцать лет, из них семь без отца, чтобы почувствовать себя копией. Вписанной окружностью. Вложенным треугольником.
Больше всего на свете Марат Михайлович Петров боялся сибирской луны. Кровавого летнего полнолунья. Мальчишкой в абагурском пионерском лагере он увидел этот багровый шар накануне родительского дня. Над черными деревьями. Ножовочным полотном спящего леса. А наутро к нему никто не приехал. И на следующий день. Только через неделю домработница тетя Паша, и лишь затем, чтобы отвезти, сдать в новокузнецкий детский дом. Образцовый, номер первый города Сталинска. А младшего брата Феликса она к тому моменту уже устроила. Навечно. В дом младенца.
— Папа, Ветка плохая!
— Почему?
— Она не хочет быть другом.
— А ты что сделала... как с ней хотела подружиться?
— Я ей давала вату, но она не стала есть.
Ветка сопит. Кроха снова пристегнута к коляске. Ремни мешают, но, как сердитая цирковая черепашка, она закидывает все четыре лапки за спину и отрывает Таткины ладошки. Буквально соскребает с ручек, с металлической рамы коляски. Не дает себя толкать вперед.
— А ты не силой, ты лаской, — говорит Мишка.
Татка задумывается.
— Сказку рассказать?
— Да. Славная идея. Мысль. Начни со сказки...
Жили-были. Снова симметрия. Баланс слогов в словах. Смешно. Опять это отцовское, наследственное желание в бессмысленное вложить смысл. Смотреть на небо, а не в зеркало.
— Твоя Лена — это просто якорь...
“А что должно было стать крыльями? И для чего? Взять обмануть, обставить эту дурацкую отцовскую луну? Прорваться. В одиночку. А если все наоборот? Остаться и всем вместе?”
— Папа, папа, берегись! Мы едем!
Действительно! Нет ничего чудесней простоты. Песни чижа. Не в сказке дело. Не в заговаривании зубов. Маленькой Свете всего лишь надо было видеть. Перед собой большую Таню. Свою сестру. Ехать и глазеть. Глупая палочка. Тонкий прутик от клока сахарной ваты оказался мостиком. Дорожкой между Бобкой и Кнопкой. Паровозик. Татка тянет. Ветка пыхтит. И обе улыбаются. И славно.
— Умницы. Как ты это придумала?
— Это не я, — на бегу, вприпрыжку, мимо, к красной скамейке под липой... — возвращаясь, дыша, нарезая, дуя к чугунной ограде набережной. — Это она, папа... Ветка как цап-царапнет эту палочку.
И вдруг останавливаясь:
— Папа, а ты как думаешь. Она волшебная?
— Кто?
— Сахарная палочка!
— Нет. Это просто дерево. Нос от Буратино и больше ничего.
Большие синие глаза. И две косички.
— Ты пошутил?
— Конечно.
Нет никакого смысла свою жизнь отдавать другому. Эту булочку с несвежим изюмом. Орешками. Зернами утраченной растительности. Отец вот приуспел, а Мишка не будет. Пусть все начнется с чистого листа. Никаких клеток и линеек. Полоски. Петухи и зебры. Они пусть в нем останутся. И потому не дети, а он, Мишка Петров, будет у них учиться. У Татки и у Ветки. Только так.
— А вот я вас сейчас обгоню.
Мишка понимает, что по-настоящему, на самом деле и нельзя. Татка же кинется. Перевернутся. Упадут. Нет. Микки-Маусом и Дафи Даком. Откидывая ноги в сторону, подпрыгивая вверх, а не вперед, по-дурацки ухая, ровно на метр опережая своих детей, Петров не бежит, брассом плывет в утреннем воздухе. Толкает воздух перед собой. Словно дорогу малышам освобождает.
Читать дальше
