Примерно о таких вполне ординарных вещах я размышлял, сидя в станции и следя за тем, как идет запись кривых нейтронного каротажа.
Скважина была полуторакилометровая — в сущности, так себе скважинка. Пробурили ее быстро, даже с небольшим опережением регламентного срока — вчера вечером об этом хвастал бурмастер (см.), — и теперь бригаде, перед тем как приступить к получению довольно серьезных премиальных, оставалось лишь провести завершающие работы, о которых все толковали как о деле решенном и почти сделанном. В число завершающих работ входил и полный комплекс каротажа — то есть промыслово-геофизических исследований. Для этого мы и приехали на двух машинах — подъемнике “ЗИЛ-131” и “ГАЗ-66”, в будке которого располагалась станция. Мы прогнали по стволу скважины все приборы, записали все диаграммы, по которым интерпретаторы и геологи будут судить о характере слагающих разрез пород. Сейчас шла запись данных последнего метода — нейтронного.
Подъемник наматывал кабель на барабан лебедки, прибор, похожий на торпеду, скользил во мраке скважины, заполненной глинистым раствором, источник нейтронов в его головной части исправно пулял нейтроны в окружающую среду, а датчик так же исправно регистрировал возникающее гамма-излучение и передавал его характеристику наверх, где в станции сидел я, тупо глядя на ползущую ленту диаграммной бумаги и дрыгающееся по ней перо самописца.
Лента вот-вот должна была остановиться. Это означало бы, что лебедочник Витя сбавил газ, осторожно поднял над устьем скважины прибор, с которого капает глинистый раствор, и поставил лебедку на тормоз.
Вдруг я понял, что самописец отбил ноль, но лента не остановилась!
Я вскочил, высунулся в дверь и заорал:
— Витя! Витя! Стой!!!
Должно быть, он задремал.
Так бывает.
Прибор ехал все выше и выше.
— Витя!!!
Прибор достиг колеса блок-баланса, через которое был, как и положено, перекинут кабель.
Еще через мгновение он оторвался и стал медленно падать вниз.
Я не знаю, каковы были шансы, что он попадет в скважину. Очень невысокие, должно быть.
Но он попал — вошел в нее вертикально и исчез.
Лебедка замолкла — Витя все-таки проснулся.
Мы стали молча складывать свои вещички. Нужно было собирать манатки, вытаскивать из лужи “рыбу” — кабель заземления.
Подошел бурмастер и молча постоял около скважины.
Подтянулись и помбуры (см.).
Всем все было понятно без слов.
Если бы мы уронили в скважину какой-нибудь другой из наших приборов!.. Бригада весело продолжила бы завершающие работы. Ну, скажем, если бы он ей там мешал, опустила бы в скважину инструмент, крутанула пару раз, и долото, напряженное многотонной махиной колонны, распылило бы его в мельчайшие дребезги.
Но в данном случае это было совершенно невозможно. Мы имели дело с прибором нейтронного каротажа. В нем находился источник быстрых нейтронов. Разбуривать его запрещалось. Его следовало извлекать.
Для этого у них тоже, конечно, имелись соответствующие методы и средства, но подобное дело, как правило, затягивалось надолго. И полтора дня форы (ведь они пробурили скважину с опережением регламентного срока) выглядели смешными в сравнении с возможными просрочками. В случае которых никакие премиальные им уже не светили.
Когда наконец Юра подписал молчаливо и грозно подсунутые ему бурмастером акты, бурмастер сказал первое слово с момента падения прибора.
Он сказал:
— Да-а-а-а!..
...Назад я ехал с Витей, в подъемнике. Витя был как никогда мрачен и даже не просил спеть что-нибудь, развеять сон.
Понятно, что ему тоже грозили многочисленные неприятности. Это ведь не шутка — прибор оборвать и уронить.
Двигатель натужно гудел, свет фар то выхватывал из темноты отвесный скалистый склон, а то безоглядно летел на повороте в пропасть. Дорога петляла серпантином к перевалу.
Я опустил стекло, высунул голову на черный ветер и посмотрел вверх.
Над нами было сиреневое небо, украшенное алмазной россыпью звезд.
А внизу лежали пласты горных пород, и им было совершенно все равно, что мы здесь себе думаем.
Кеклик
Читать дальше
