Но сначала слушали самого А. И. — американскую речь.
Потом, в одно мгновение, очень организованно, поставили столы (составили) с вином, чаем, печеньем, тортами. Все приблизились: от стенки за стол. Мне задавали вопросы: а правда ли, что К. И. сказал: если исключат А. И. — я положу билет; а правда ли, что “Тараканище” — о Сталине; спросили и о “Чукоккале” и о Собр. соч., и о переизданиях. Об А. И. спрашивали, как приходили за ним на дачу... Нет, вопросы были, но общения все-таки не было.
Затем меня увезли. Что же это было — кто эти люди — нужна ли я им и зачем? — я так и не поняла.
Меня доставили домой в начале 12-го. Включаю “Голос Америки” — и там сообщение о том, что писательница Л. Ч. избрана членом французской секции pen club. За что же? Назвали две повести, упомянуто исключение из СП. Всё.
Так кончился день А. И. С. Начался же он хорошо: к Люше пришел Можаев. Она его любит, и я тоже: талантлив, артистичен поражающе; конечно — хитер, жох-мужчина; но — талант в каждой жилочке играет. Припомнил он — да и мы, — как Дед его слушал, как смеялся. “У меня никогда такого слушателя не было”. Вспомнили мы и именинника; Можаев много с ним ездил, глубоко дружил; и вспомнилось нам всем троим радостно — то, другое, доправославное время, когда А. И. был нам ближе. (Хоть Можаев, я думаю, верующий.) Вообще, милы Люше — и недаром! — друзья А. И. предпоследнего призыва. Ну, конечно, я и тем была подкуплена, что Можаев мне с порога сказал: “Ваши „Записки” об А. А. шедевр” — и еще тем, что и он, как и я, не любит Распутина, находит “Живи и помни” фальшивым, а “Матеру” не мог читать... Исаича же показывал очень смешно, любовно и точно: его спешку, его любовь к своим старым изношенным вещам, любовь к деревне и пр.
Да, 10 лет прошло с 50-летия А. И. Приходил к нам тогда Борис Андреевич, такой же хитрющий, живой, талантливый и — молодой. А сейчас наклонился поцеловать мне руку — и вижу: голова седая.
18 декабря 78, понедельник, Москва. Вчера у меня была Р. Д. Никчемные наши встречи. “Враги Огарева не могут быть моими друзьями”, — писал Герцен. Враги А. И. — моими друзьями тоже не могут быть; она, положим, не Л. З., она не враг. Но она (как и почти весь Аэропорт) — друзья и поклонники Синявского. Какие они мне друзья. “Нужно быть шире!” (общий глас во главе с Л. З.). “Нужно быть глубже!” — мой ответ.
Мы поговорили о № 2 “Синтаксиса”. Ей, конечно, нравится, хотя
она и согласилась со мной, что в своем журнале печатать статьи о себе не принято. Отношения искусства с жизнью сложны. Но интересно то, что художник, служа искусству, всегда воображает, будто служит жизни, — и тогда являются чудеса искусства.
Недаром славит каждый род
Смертельно оскорбленный гений123, —
от оскорбленности он хватается за перо, и только тогда рождается искусство. (Т. е. и тогда оно может не родиться, но уж если без этого — оно не родится наверняка. Не об искусстве думали Достоевский, Толстой и автор “Ивана Денисовича”, когда писали лучшие вещи.)
7 февраля 79, Переделкино, среда, вечер. Читаю № 126 “Вестника”. Ал. Ис. скучен, как-то совсем неудачен124. Но это не заноза — что ж! “Красное Колесо” уж, наверное, окажется произведением пестрым; вершина Солженицына — “Архипелаг”... Он не беллетрист, он прозаик.
15 февраля 79, четверг, Переделкино, вечер, пятница. В среду днем, когда я встала (в 5 ч. дня), меня насмерть испугал Володин125 звонок. Он слушал во вторник вечером выступление А. И. (по случаю 5-летия со дня изгнания), и тот будто бы говорил ужасные вещи об интеллигенции, сказал будто бы: “интеллигентская либеральная сволочь”.
— Ваш отец этого не принял бы, — сказал Володя.
— И я никогда не приму, — ответила я.
В среду вечером слушала интервью — я. BBC126, 12 ч. 45, т. е. фактически в 8 ч. 40 м. Когда оно кончилось, мне позвонила С. Э.: “Ну, получили удовольствие?” — “Относительное”, — сказала я.
Конечно, счастье — снова услышать этот голос, голос правды, мужества, прямоты. Голос “Архипелага”. И многое сказано было прекрасно. Например, что от нас посылают на Запад вертухаев (литературных), а там — слушают их, записывают, учатся у них. Это верно.
Но: все остальное не без но . Я с горечью вспомнила наш с ним разговор давешний. Говорили мы об эмигрантах, о том, что они, уехав, непременно перестают понимать здешнее. “И я на Западе перестал бы?” — спросил он. “И вы. Хотя и поздней других”. — “Почему перестал бы?” — “Потому что здесь появлялись бы новые люди, новые ситуации, здесь все менялось бы непрерывно. Вы же знали бы только тех, кого раньше знали”.
Читать дальше
