одноклеточное. Написано все как внутренний монолог одноклеточного
существа. Впервые мы читаем о 9 января, об императрице — с той стороны, из беспомощной души амебы... Ненависть к образованным, кажущаяся любовь к народу. Назревание Распутина: амеба ждет народного гласа, человека из народа. Но проза (как всегда у него в беллетристике) не безупречна. Он не знает языка того времени; пишет “исключительно”; или
“У России свои проблемы” (совсем уж “Голос Америки”); “получилось”!; и мн. др. Напишу ему это.
И замечательно подобраны в этом № материалы о Гинзбурге и о двух фондах, которые слились — Солженицынский для политзаключенных и
их семей и Е. Г. Б<���оннэр> — для детей. Я рада, что в печати нет между
Е. Г. Б. и А. И. розни (после “Теленка”). Очень хорошее письмо А. Д. об Алике, доброе.
...А заболела я из-за Льва. Я не видела его месяца 11/ sub 2 /sub , он раза 2 звонил, все было мирно и счастливо. Вчера вдруг позвонил и пришел. Оказывается,-— я этого не знала, — наша гэбэшная мразь, исследуя материал, который им дала m-me Решетовская, сочинила книгу “Спираль измен Солженицына”; он предавал бендеровцев, доносил на кого-то в лагере — потому, мол, и спасся, и мн. др. на том же уровне. Книжечку выпустило издательство “Прогресс”. Ну вот, и там ссылочки на Копелева и Гнедина. Отлично! О, того, что им там приписано, они не говорили. Нет, нет, я верю. Но мерзости, которые говорил об А. И. Лев, я слыхала не один раз; и Сарра и Люша предупреждали его, что докатятся его сплетни до подлых ушей-— так и вышло.
Вообще же мы оба очень старались не потерять друг друга — посмеивались, пошучивали, заговаривали о другом — но я его потеряла давно, а теперь потеряю окончательно. И не только из-за А. И., а из-за того, что он не литератор и решительно ничего ни в чем не понимает. Вообще он мне не по остаткам моих сил.
Он не понимает, что Ал. Ис. вернул мне Митину могилу. Что я вообще восприимчива к художеству, а не к политике. Что в мыслях А. И. о Западе много верного. Что он имеет право на православие — хотя я православия, религии и церкви не люблю.
Еще думаю: Копелев постоянно укоряет меня в фанатизме и недостатке “плюрализма”. Может быть. Но ведь меня-то фанатизм не доводил до злодейств: до раскулачивания, до писания доносов. Это его биография, не моя . Меня фанатизм довел до хранения “Реквиема”, до “Записок об А. А.”, до устройства музея в доме К. И., до “Памяти моего отца”, до — крова Солженицыну, до защиты “Архипелага”. У меня фанатизм любви к литературе и отстранения от пошлости. Отстранюсь. Я ненавижу Синявского, а
он с ним сотрудничает. Но я же не говорю, что Синявского надо убить или выгнать из Сорбонны. Я только отказалась работать в “Континенте”, когда “Континент” защищал книгу о Пушкине...115 Мой фанатизм не кровавый.
А вот копелевский... Он при мне (и чужих людях!) кричал об Ал. Ис.:
“Я хочу, чтоб он сдох...” Теперь отрицает. “Я сказал: я мог бы его застрелить...” Что ж! Я застрелить Синявского не хотела бы .
Пусть живет — но без меня.
Пусть все они живут — без меня.
Вот мой фанатизм. Сон; работа; деревья; работа; деревья; “Евгений Онегин” и Блок.
И, если надо, Орлов116.
И благодарность создателю “Архипелага”.
21 августа, воскрес., Москва, утро. Я не вижу вокруг ни одной плодотворной идеи. “Терпимость, — говорит Над. Як. <���Мандельштам>.— Без терпимости ничего невозможно”. Это так, да ведь терпимость-то должна быть к идеям, к мыслям, а их нет. В 60-е годы (56 — 65?) общество было окрыленное, потому Самиздат, потому Солженицын. Существовал общественный пафос — пафос разоблачения сталинских зверств, проповедь человечности. Работали одновременно сначала два, потом три гения, обещавшие нам великое будущее (все трое — память о злодействах, плач, воля к человечности) — Пастернак, Ахматова и, наконец, Солженицын. Создавался “Архипелаг”. Откапывались старые клады.
И что сейчас? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!117
Пастернак и Ахматова в могиле, Солженицын в разлуке. Пафос общества угас. Совершается доброе дело — великое доброе дело: А. Д. помогает политзаключенным и говорит о них миру. Но в прежние годы он был мыслителем, а сейчас мысли нет, т. е. и у него — нет.
— Конвергенция, — ответил мне на это Евг. Ал. [Гнедин].
Читать дальше
