Ярче тысячи солнц сверкает реклама колы
в школах девственниц начинается ночная продленка
шире тысячи шин накатанная дорога
ах как рвутся туда где громко и утром ломка
Не ходи на болото ночью один там страшно
водородные бомбы взрывают в игорных залах
в переходах собачьи стаи а в тех подвалах
где нас нет подают в бокалах чумные брашна
На огромном экране мечутся заяц с волком
их сменяет толстая тварь в орденах и в бармах
проплывает ведьмочка мертвая в тихой лодке
по проспекту Калинина мимо свечей фонарных
Марсианские хроники ищут воды в аптеках
их присоски шевелятся что-то высчитывая или глотая
валтасаровы пальцы чертят знаки на стенах
но читает их только больной студент из Китая
Над вертепом торговли реют морские флаги
где фонарщики елки заматывают в моталки
и снуют бесконечно счастливые лотофаги
и шуршат лакированные черные катафалки
Из “Дублинской тетради”
I
Проводив друга, любуюсь гостиничной гравюрой
Куда меня японский бог занес?
Тьма за окном, и в раме — черный пес,
Как Мефистофель, ищущий поживы.
Камин под зеркалом — и тот фальшивый.
Друг погостил и отбыл. Сколько мог,
Он скрашивал мой эрмитаж. Дымок
Растаял в сумраке, как дух печали.
Что ж, побреду назад, гремя ключами.
Каким угодно словом назови —
Бес или скука… Псина визави,
Как черный Бунин с впалыми щеками.
Прислушайся к дождю. Займись стихами.
Годится лыко всякое в строфу.
Что посоветует старик Ду Фу?
Взять в руки цинь? Или взойти на башню?
Или покликать пса, как день вчерашний?
II
Зачарованный сад
Я садовником родился,
Не на шутку рассердился…
Загадочный Вьюнок, ты — эльфа колпачок!
Ты — клада гномьего монетка, Маргаритка!
За вами чудится волшебная калитка,
Летучего кота мерцающий зрачок.
В траве беседуют Кузнечик и Сверчок,
Пугает рожками садовника Улитка;
И, обгоняя всех, замашисто и прытко
Порхает по цветам Набокова сачок.
Как я сюда забрел? И как теперь свернуть
В страну родных осин — скажите кто-нибудь, —
Где прошлогоднее гниет в сарае сено,
Где в тихом омуте — неведомая жуть,
Где у штакетника — чертополох по грудь
И королевский путь — в крапиве по колено.
III
Сижу на скамейке
Ваня + Маша
In memory of Henry and Jane Clark
from their loving children.
Надписи на скамьях
Мысль увековечить человека в скамейке
При всей ее дубовости представляется нам
Современной; хотя что-то в этой идейке,
Безусловно, восходит к фараоновым дням.
Впрочем, развитие налицо в ней,
Это совершенно новый товар;
На скамье, несомненно, сидеть удобней,
На пирамиде — я бы не рекомендовал.
Жили мистер и миссис Кларки,
Жарили шкварки, растили семью.
Ну, и… теперь вот блаженствуют в парке,
Преобразившись в простую скамью.
Что вы подумываете об этом
Метемпсихозе, Гарри и Джейн?
Что согревает вас пасмурным летом,
Кроме, простите, случайных бомжей?
Дрозд мне ответит, сорока напишет,
Может быть, даже пришлет бандероль.
Может, подарочек будет там вышит —
Крестиком шелковым желтофиоль?
Много таких же под кленами сквера,
Ересь в них — или бессмертья залог?
Федоров бы сказал: “Полумера”,
Чаплин бы дрогнул и снял котелок.
IV
Считаю дни
Тяга домой — это Роберта Гука закон:
Анекдот о французе, который вышел
В Лионе, но подтяжка, зацепившаяся при посадке в вагон,
Дернула — и он снова в Париже.
Чую — тянет-потянет. Благодарен дождю,
Который неуклонно заштриховывает, словно картину,
Читать дальше
