— Попался, который кусался, — комментирует Петрович.
Второй “клиент” — молодой парень, коренастый и краснощекий, в морских клешах, вместо ширинки отстегивает флотский клапан, и все его завидное хозяйство вываливается наружу.
— Эк ты оголился, не ушиби колени, — к месту замечает Петрович.
Все смеются. Парень, подумав, тоже смеется.
Голубоглазый и усатый врач велит кому-то из практикантов принести из лаборантской стекла — брать анализ. Петрович стекла игнорирует:
“Сами берите. А у меня глаз-ватерпас, я и так скажу”.
И действительно, он мельком глянул на выдавленные секреты и припечатал: “Гонорея, старый простатит расцвел, трихомониаз, опять гонорея, и опять она же, родимая”. Так он всю очередь раскассировал очень быстро.
У суетливого мужичка, который хотел выбиться из стройных гонорейных рядов, никакой не трихомониаз оказался, а вспыхнула старая гонорея.
— Откуда? — горестно вопрошал потерпевший. — Я на бабе две недели не был, в ментовке пятнадцать суток отбухал, за драку.
— Алкоголь принимал? На радостях, пару пива? Вот тебе и пожалуйста, обострение. Она, брат, от алкоголя сатанеет. Вон студенты, небось, подтвердят, в их учебниках прописано.
Мы вяло покивали головами. Ничего мы не знали про эту особенность гонококков. А около высокой дылды в когда-то белых кедах он задержался, позвал врача, вместе о чем-то пошептались.
— Похоже на шанкр. Ты, спортсмен, посиди в сторонке, потом тобой займемся.
Тот возгордился:
— Вот видишь, мужик, здесь посерьезней дела, не твой мудиаз какой-то, — с сияющей рожей обратился он к пятнадцатисуточнику
— Ты особенно-то не гордись, — заметил Петрович. — Ежели твоя болячка подтвердится, тебя в больницу надо определять и уколы в задницу-— “квантум сатис”, — вдруг вспомнил он латынь и торжествующе посмотрел на нас. — Вполне достаточно.
У него были кустистые седые брови и глубокие морщины, под глазами-— изрядные мешки. Взгляд острый, цепкий, совершенно не соответствовал опущенным сутулым плечам и шаркающей походке.
Определившись с диагнозом, Петрович отделил гонорейных и загнал их, как и вначале, по три человека в процедурку.
Мы, робко ступая по цокающему старому кафелю, перешли в мрачную комнату — “пыточную”, как с усмешкой ее определил фельдшер. Над обычными фаянсовыми писсуарами, давно потерявшими белый цвет невинности, висели широко известные в народе изделия с иностранным лейблом “кружка Эсмарха”. На которых, помнится, играли незабвенные Палкин, Малкин, Залкинд из “Двенадцати стульев”. Тогда было смешно, сейчас — нет. От них вниз свисали шланги, грозно шевелясь, как змеи. Все дело было в их содержимом. Они были заполнены бурой гадостью — азотно-кислым серебром, по-научному — протарголом. Вам в детстве капали в нос эти жгучие капельки, чтобы извести хронические сопли? Мне капали. Больно и безрезультатно. И это был только двухпроцентный раствор, такой милый и ласковый.
Здесь же через шевелящиеся шланги под напором с высоты поступал аж десятипроцентный — жгучий и убийственный для любых зловредных микробов. Для незловредных — тоже раствор-убийца. И для слизистой уретры — отнюдь не подарок. Но ею приходится жертвовать. А это очень больно. Мы в этом тут же убедились.
Петрович заправил шланги-катетеры в соответствующие природные отверстия первой тройки пострадавших мужчин и решительно открыл общий кран. Мужики взвыли в унисон:
— Уйу-йуй, — орали они с переливами, — больно, б…!
— Чего их теперь поминать, их здесь нету. Вот раньше явно были, — комментировал крики Петрович. — Тут один вопил “мамочка”! А старый седой хрен, третий раз приходил, вояка бывший, своего командира вызывал, с хорошей урологической фамилией. Так он орал “Товарищ Мудалов!”, они, оказывается, раньше вместе лечились. Потеха! Чего только здесь не наслушаешься.
Петрович скоро промыл всех трипперных, гонорейных, по-научному, потом проспринцевал другой жидкостью (не менее жгучей) всех остальных и, не прощаясь, удалился в ту же скрипучую дверь, из которой появился вначале. А костлявого мужика с шанкром отправили в кожную клинику на Пироговку. Он там будет желанным гостем, персоной grata — его шанкр теперь редкость, и его будут показывать всему курсу. А это человек 250 — 300. Так что стриптиз его ждал замечательный. Недаром Петрович назвал его счастливчиком.
Читать дальше
