10 января.
Шестопсалмие в Лавре. Огромное “ночное” пространство Трапезного храма с далекими огоньками лампадок.
После морозов сыроватый с инеем день.
Перед тем в Абрамцеве спросил у седокурой продавщицы в сувенирном киоске “за жизнь”.
— Потихоньку встаем на ноги. Организована новая служба безопасности…
В Черниговском скиту новый вход — в цокольном этаже колокольни. Но к нему (а с другой стороны — вниз) ведет крутейшая лестница с узенькими — не в шаг — ступенями, скользкими, покрытыми заиндевелою гранитною плиткой. Лестницы эти — и снаружи и внутренняя — “смерть богомолкам”.
Кресты и Розанову и Леонтьеву — новые, свежие, крепче прежних.
13 января, 22 часа.
Говорил сейчас с Аней А. Об Улицкой: “Замах на рубль, удар на копейку”. С умным человеком и поговорить приятно.
“Продавцы воздуха” — политологи. Политология стала бизнесом. Умение организовать структуру, фонд, комитет — и качать через него бабки .
Постмодернизм — это литература не сердечного волеизъявления, а исключительно головного.
Есть писатели чисто коммерческие, для которых писание — не служение, но род бизнес-деятельности. И только.
У постмодерниста — реализация “задумки” носит, конечно, характер не только честолюбивый или коммерческий, в некотором роде это всё же реализация дара. Дара, не подтвержденного значительностью и серьезностью личности автора. Чувством ответственности и самоотверженности.
15 января, вторник.
Когда-то еще в эмиграции — через Межкнигу — я приобрел первый том “Русские писатели. 1800 — 1917”. И вот не прошло и 30 (!) лет, как сегодня выкупил пятый (“П — С”). Говорят, вышел он благодаря личному письму Солженицына Путину.
Пока ждал послеобеденного открытия словарной конторы, зашел у Покровских в “Русский трактир”. К моему удивлению — безалкогольный. Взял студень и ушицу — цены вполне парижские. 390 рублей: 12 — 14 евро.
…Когда-нибудь внучек Иоанн, возможно, выкупит том последний. Только вот будет ли в ту пору в России культурный авторитет, который понудит тогдашнего лидера к его изданию?
Россия, видимо в отместку за мое охлаждение, тоже перестала меня любить: как соберусь куда ехать — грязь, оттепельная рыхлость и серость. А пока сижу в переделкинской берлоге — “мороз и солнце”.
Машины, автобусы по стекла и выше покрыты налетом талой грязи — и это, безусловно, влияет на тонус жизни, безнадежно занижая его.
18 января .
Гэбисты, когда таскали меня к себе, упрекали в “отсутствии патриотизма”. Но я-то в Криминальную революцию (в отличие от большинства своих интеллигентных коллег) сразу встал на сторону русского человека и с этого не сходил. Не то гэбисты (и именно те, кто боролся прежде с инакомыслящими).
“Наши силовики, оставшиеся на госслужбе, вдруг столкнулись с чудовищной ситуацией, что им пришлось воевать на бандитских войнах со своими бывшими сослуживцами , которые интегрировались в организованную преступность. Когда часть лучших профессионалов КГБ СССР ушла работать туда, на ту сторону”. (Дм. Рогозин, лично знакомый мне еще по середине 80-х гг. политик. “Завтра” № 3, январь 2008; интересное интервью.)
В 1918-м немалая часть госаппарата России оказалась на стороне красных под угрозой террора — несотрудничество грозило смертью им и их ближним, членам семьи.
Новости на НТВ: в Омске возрожден центральный “царский” собор (взорванный в 30-е годы). Слезные пазухи у меня, видать, никуда уже не годятся...
Приехав в 1982 году на Запад, в одном из самых первых же писем Солженицыну я деликатно указал ему на его ошибку: не с Зосимой, появившимся на Соловках на несколько десятилетий позже, а с монахом Германом приплыл Савватий на Соловки. Но, увы, в только что переизданном “ГУЛАГе” читаем вновь: “Через полста лет после Куликовской битвы и за полтысячи лет до ГПУ пересекли перламутровое море в лодчонке монах Савватий и Зосима”.
У этого издания “ГУЛАГа” есть 4 (!) редактора: и “выпускающий”, и “младший”, и “художественный” редактор, и “технический”. И ни один не заметил этой досадной и достаточно элементарной ошибки.
Все эти дни — в каждый “выезд” — рыхлая гнилая погода и — некрасиво из-за грязного снега вдоль обочин, бесцветного неба и неуюта. А вот сегодня — золотисто и полусолнечно. Уже давно не бывал на могиле Чаадаева: ретивые монахи перекрыли аллею в донской некрополь — шлагбаумом. Нынче оказался он поднят, и охранник не мешает пройти. Постоял у ржавеющей плиты Чаадаева — но и, как всегда, лежали на ней хвойная ветка и подмороженная гвоздика. Прошел к Деникину, к Ильину (оба с женами): осевшие песчаные холмики и кресты, видимо, после погребения (перезахоронения) никто могил не благоустраивал. Еще хлипче крест над Шмелевыми…
Читать дальше
