Муратханов Вадим Ахматханович родился в 1974 году в городе Фрунзе. В 1990-м переехал в Ташкент, где окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского государственного университета. Один из основателей объединения “Ташкентская поэтическая школа”, альманаха “Малый шелковый путь” и Ташкентского открытого фестиваля поэзии. Публиковался во многих журналах и альманахах, автор нескольких поэтических книг. Живет в Подмосковье, заведует отделом поэзии журнала “Новая Юность”.
Моя бабушка не любила иностранные песни: “Я ж не знаю, о чем они там поют — может, советскую власть ругают…” Четверка симпатяг битлов, отвязные роллинги, одноногий на время концерта, да так и увековеченный на обложке изданной “Мелодией” пластинки Ян Андерсон — никто из них не ругал советскую власть, она для них не существовала. Их песни, проникавшие за железный занавес, являлись сигналами, отправляемыми в космос, невидимым и неведомым цивилизациям. Мы и были теми фантомами, потенциальными адресатами, которые принимали эти сигналы, послания в гигантских конвертах, ставящие под сомнение наш быт и бытие, менявшие состав нашей крови.
Смысл англоязычного текста отворялся с двадцать первого прослушивания — разом, неожиданно и легко. Secret language of birds чудесным образом становился доступен еще недавно непосвященному слушателю, привыкшему иметь дело только с письменным школьным английским при посредничестве словаря. Но до тех пор песня пребывала в виде звукового образа, абстрактного полотна, смысловой лакуны, которую подсознание заполняло ассоциациями на свой страх и вкус, навсегда связывая с обстоятельствами взросления, случайными впечатлениями, событиями частной жизни.
Предлагаемый вниманию читателей цикл — не первая попытка сотворить слепок музыки в слове (последнюю, на моей памяти, предпринял Виктор Куллэ, опубликовав в “Новом мире” свои “Времена года” в формате, воспроизводящем одноименные концерты Вивальди). В случае с “Вариациями” речь идет об опыте реконструкции первого знакомства с англоязычной рок-песней, о непосредственном восприятии нерасшифрованного, непрочитанного слова, когда лексическое значение замещается энергией пропетой строки, интонацией, звуковой оболочкой. Песня-первоисточник в “Вариациях” — не предмет иллюстрирования текстом (тем паче — не предмет интерпретации или вольного перевода). Скорее зерно, из которого вырастает колос стихотворения. Разрушаясь само, оно передает тексту свою генетическую структуру.
Intro
Вызывающе хрупкие, неудобные, непрактичные,
с дорожками, лишь по наитию различимыми,
красавицы, плавно покачивающие
бедрами виниловой ночи.
Эту музыку можно посадить на иглу
и заляпать руками.
Procol Harum. Fires (Which Burn Brightly)
Она была оттуда, из старого “Горизонта”,
солнечным днем впускавшего в аквариум фильма
мебель, ковер, окно и вздыхающую занавеску.
Из этих “Розыгрышей”, черно-белых “Валентин”
и “В моей смерти прошу винить…”.
Но как просочилось за железный занавес
мое герметично хранившееся время?
Неисповедимы пути мелодий.
Я купил ее у седого фарцовщика
с волосатой грудью, запахом изо рта
и татуировкой на левой руке,
которой он продавал мне пластинку.
Странно, что я его не ударил.
David Bowie. Life On Mars?
Микки-Маус, Кот в сапогах,
Белоснежка и гномы,
за руки взявшись, танцуют
посреди каменистой пустыни.
Музыка им не нужна,
а стало быть, и воздух не нужен.
Зрители им не нужны,
ибо камеры нет в нарисованном
замкнутом мире.
Шторы задернем — небо бледнеет —
выключим свет…
Pink Floyd. Vera
Когда мал или болен,
не смотришь на груди и бедра.
У этой маленькой старшеклассницы
были пшеничные волосы,
хрупкие руки
и имя Вероника, словно из какой-то
“В гостях у сказки”.
Встреченная на перемене
в изломанном, из корпуса в корпус тянущемся
коридоре (на его преодоление в оба конца
уходила вся перемена),
Читать дальше
