Выстрелю, выпалю,
выпаду в осадок.
Чайкой ли, выпью ль,
когда чай не сладок.
Стоит, как всегда, помнить, что рифма «обуян» — «Франсуа» лучшая, нежели «обуян» — «Антуан».
М и х а и л Е в з л и н. Спор Бога и Змея: сценка из доисторических времен. Madrid , « Ediciones del Hebreo Errante », 2010, 16 c тр.
Известный исследователь мифопоэтики, автор важной книги «Космогония и ритуал», Михаил Евзлин известен и как пропагандист отечественного авангарда. Живя ныне в Мадриде, он основал издательство «Ediciones del Hebreo Errante», в котором выходят небольшие по объему, малотиражные полурукодельные коллекционные книги. В подготовке книг принимает постоянное участие теоретик и практик неоавангарда Сергей Сигей. В серии выходили книги Игоря Бахтерева, Алексея Крученых, Николая Харджиева, Божидара, Василиска Гнедова, Тихона Чурилина.
На сей раз Евзлин выступает сам как автор, объединяя в небольшой своей мистерии «Спор Бога и Змея» мифопоэтические и авангардные интересы. Перед нами, в сущности, ремейк «дидаскалии» Даниила Хармса «Грехопадение, или Познание добра и зла». У Хармса в ветхозаветный миф вмешивается Мастер Леонардо, исполняющий основную роль искусителя (Змей абсолютно второстепенен и лишь радуется грехопадению, восхитительным образом «хлопая в ладоши»). У Евзлина также важное действующее лицо — Маэстро Леонардо, но это не столько трикстер, сколько автор происходящей мистерии (или, точнее, дублер Творца, в соответствии с авангардной условностью оказывающийся наравне с персонажами).
М и х а и л Б о л д у м а н. Новые смерти героев. СПб., «Красный матрос», 2010, 40 стр.
В мае этого года в Чудовской районной больнице в возрасте сорока двух лет умер поэт Михаил Болдуман. Ему стало плохо в поезде Москва — Санкт-Петербург; за несколько дней до смерти он был жестоко избит в электричке. Биолог по образованию, он был по призванию литературный престидижитатор, мастер игровой, комбинаторной, пародийной поэзии (стоит хотя бы вспомнить принадлежащее ему удачнейшее продолжение знаменитой книги «Парнас дыбом», где имитируются — всё так же про собак, козлов и Веверлеев — Ерофеев и Сорокин, Пелевин и Лукомников, Пригов и Гребенщиков…), всевозможных макаронических опытов и мистификаций.
Последнюю свою книгу он, кажется, успел еще увидеть. Страшной иронией смотрится то, что это — вторая часть болдумановского цикла «Смерти героев» — поэтических повествований о конце известных сказочных персонажей, в рамках вообще-то характерного для современной эпохи некроинфантилизма переосмысливающих детское как смертоносное (впрочем, в случае Болдумана как раз очень сильны пародичность и ирония, отнюдь не всегда присущие современному художественному представлению о детстве). В первой книжке хоронились елочка (та, что «в лесу родилась») и Пиноккио, Чебурашка и Алиса, Айболит и Карлсон, Незнайка (ставший пословицей моностих «Незнайка слишком, слишком много знал…») и Мойдодыр, Старик Хоттабыч и Красная Шапочка. Во второй столь же незавидная участь постигает дядю Степу и Мышильду, Мэри Поппинс и Кота в сапогах, почтальона Печкина, Тимура и его Команду, крокодила из сказки Чуковского и «нашу Таню», Чеширского кота и Пятачка, Колобка и курочку Рябу, Тиля Уленшпигеля, Пеппи Длинныйчулок и Маугли. В приложении Игорь Шушарин хоронит Хрюшу. Особенно следует отметить отличные иллюстрации Д. Дроздецкого.
В я ч е с л а в К а з а к е в и ч. Охота на майских жуков. М., «Издательство Н. Филимонова», 2009, 192 стр.
Известный скорее как поэт, Вячеслав Казакевич предстает в новой книге (впрочем, оба включенных в книгу текста публиковались в «Знамени») тонким прозаиком. Перед нами текст с мерцающим статусом: совершенно очевидна автобиографическая подкладка, чуть ли не явственный пример non fiction. С другой стороны, это именно образец прозы как таковой, выстроенной очень — в лучшем смысле слова — литературно, несмотря на кажущуюся простоту изложения. Детство героя-повествователя представлено в отдельных новеллах, так или иначе связанных с героем или аспектом бытия деревенского мальчика: «Отец», «Мать», «Марьяна», «Вещи», «Гости», «Науки», «Деньги» — так просто называются главы-новеллы, отзываясь чем-то мифологическим. Но и впрямь это лирический и иронический одновременно повествователь, сообщающий о своем детстве, видит его одновременно и глазами того ребенка, которым был, и нынешним, умудренным взглядом. Между этими оптиками возникает зазор, в котором обыденность предстает мифом, загадочным в своей прозрачности миром.
Читать дальше
