— Нет-нет! — отступили мы на шаг. — Мы не хотим никуда его добавлять!
— Его не нужно добавлять! — обрадовались зелёно-белые. — Вы будете его есть просто так! Просто так! Из пакетика! Смотрите, мы надрываем краешек...
Тут мы не стерпели и бросились по тропинке мимо тех домов, что риэлтерами зовётся “дешёвая панель”. Скоро начался лес, отделяющий одно городское пространство от другого.
Я уже как-то был в этом лесу, когда пришла мода целовать дубы.
Тогда один прогрессивный журналист призывал опроститься и приникнуть к корням. Некоторые принялись целовать дуб на Тверском бульваре, но эстетам этого было мало. Эти принялись целовать кору дуба повсеместно — в садах, парках и лесах. С этим я ещё разобрался и всё наверстал.
Поэтому мы выехали в этот лес рядом с окружной дорогой и целовались с дубами всю ночь напролёт, для того чтобы быть ближе к корням и не терять связи с почвой. Некоторые особо ветреные девушки целовались и с ясенями и с берёзами. Основательные в своей жизни мужчины, разумеется, ограничивались дубами.
Но видели бы вы эти ясени!.. Это такие ясени, такие... Такие, что — ух! Сам бы поцеловал, еле сдержался.
А в это время все просвещённые граждане нашей страны смотрели конкурс “Евровидение”. С этим “Евровидением” каждый год происходит всё то же, что и с сошествием Благодатного Огня (прости, Господи!), — все собираются, начинают глазеть в телевизор, тревожиться, что будет...
И вот наконец удовлетворённо отваливаются в кресла: “Отстой! Слава богу, дрянь — всё как раньше. Будем жить!”
А тогда, на целовании дубов именно в этих местах, у меня и начались приключения.
Когда я решил купить себе воды с пузырьками, то уже понял, что дело неладно. Очередь передо мной не убывала — это как рой пчёл жужжали мокрые школьники, у которых был Последний Звонок. А в День Последнего Звонка, как известно, в моём городе творятся необычные вещи. Выпускники школ ходят повсюду в белых майках, дерутся с милиционерами и купаются в фонтане Парка культуры имени Горького. Эти — только готовились, покупали пиво, пили, покупали снова и бегали на задний двор магазина.
Однако это было только начало вчерашнего непростого дня.
Миновав Окружную дорогу, я заблудился в сумрачном московском лесу и наконец встретил древнюю старуху, которая тащила куда-то заплаканную девочку с заклеенным скотчем ртом, наверное внучку. Я спросил бабушку, в какой стороне озеро.
— С уточками? — спросила старуха.
Я отвечал, что мне всё едино, но она не слушала.
— С у-у-у-точками, — блаженно протянула она и поспешила в чащу, стукая своей ношей о деревья.
Понятно было, что я на верном пути.
И там я увидел всех своих возвышенных знакомых — и Синдерюшкина, и Урюпина, и даже приехавшего из своей деревни бывшего прапорщика Евсюкова.
Мы целовали деревья и надували фигурные шарики. Надувая какого-то резинового Зайца, я совершенно позабыл о своей несостоявшейся карьере старшего лесопильщика. Там была угрюмая бедность и непосильный труд, а здесь — под кронами дубов — карнавал и беспримесное веселье. Я держал Зайца за уши, Рудаков — за шею, а Синдерюшкин — за причинное место. Ухо вдруг дёрнулось и обвисло, и я понял, что Заяц готов.
К подвернувшемуся в лесу милиционеру привязали эти шарики, отчего тот стал похож на продавца воздушных шаров из книги “Три толстяка” замечательного советского писателя Ю. Олеши. Однако ж девушкам этого было мало, и они решили прыгать через костёр.
За неимением такового принялись прыгать через мангал.
Под моросящим холодным дождем наши девушки сразу стали похожи на утопленниц из известного рассказа “Майская ночь” великого русского писателя Николая Гоголя. Отличали их только венки — утопленницам
их полагалось носить на голове.
Обратно тогда я шёл в темноте. В черноте озера кто-то копошился, булькал и чавкал. Это, видимо, были уточки.
Вдруг из кустов высунулся выпускник. Лицо его было мёртвым, безжизненным, а белая рубашка перепачкана в земле. В руках у выпускника обвисла выпускница с красной перевязью через высокую грудь.
Непросты обитатели подмосковных и московских лесов.
И сейчас, отдышавшись, чтобы отогнать страшные воспоминания, я сказал:
— Это что! На меня как-то напал человек-чебурек. Скорбное и стыдное это дело — погибнуть от человека-чебурека. Разве пасть от бифштекса.
Читать дальше
