Козлы! Козлы! Всех гульфиком, ссаным гульфиком по мордасам!
К фабуле! Отношения не имеют! Не имеют! Хруст сделанных кем-то купюр ударил мне в уши.
— Чё за дела! — закричал я тогда. — Кто это взялся решать, что мне нужно читать, а что — нет?! Кто это взялся рядить о моей нравственности?! Кто это? Уж не переводчик ли В. А. Пяст? Или Гослитиздат, собравшийся в одна тысяча девятьсот тридцать восьмом году в любимом мной городе Ленинграде, чтобы помешать мне насладиться шедевром мировой литературы в полном объёме? Чай, ведь не “Детская литература” какая, не издательство “Малыш”! И нигде не написали честно, что, дескать, хрен вам на рыло, а не старуха с лисицей. Никто не напирал на упрощение для детей. Кто это сделал, сознайтесь, ничего не будет!..
Но мой вопрос остался без ответа. С тех пор я, признаться, не поумнел. Всё жду, когда мне расскажут всё полностью. И начинаю мстить мирозданию, сам делая в речи такие же купюры, вот.
День кончался, кончалась и ночь, вино было не допито, и страждущих не было.
Оказалось, что всем собеседникам необходимо навестить кого-то в этот поздний час. Совершились телефонные звонки из той породы, когда тот, кому звонят, не может понять, кто с ним говорит, а тот, кто позвонил, не знает, зачем он это сделал. Автор деятельно участвовал во всех разговорах увеличивающейся компании, одним он говорил о литературе раннего Возрождения, другим объяснял, что слова “гротеск” и “грот” по сути являются однокоренными. Людей в доме становилось всё меньше и меньше, они тасовались, как колода карт. Давно уехал домой Рудаков, пропал и Синдерюшкин, умыкнув с собой и случайно залетевшую стрекозу.
Автор очнулся на чужой кухне, обнаружив себя жарящим яичницу. Окно постепенно светлело. Было действительно мирно и тихо, только над всем этим благолепием гулко била с церковной колокольни корабельная рында с надписью “От коленопреклоненной братвы”.
Он ощупал себя, как Панург, допуская, что только что в сонном забытьи ему “приснилась не виданная никем главная жена, а также почудилось, будто он неизвестно каким образом превратился в барабан, а она в сову”.
— Что делать? Напиться и уснуть, уснуть и видеть сны?.. Правильно ли я жил? — спросил тогда он себя. — Не было ли моё существование лишь травестией жизни настоящей, заполненной событиями и впечатлениями? Не станет ли мне от чего-нибудь мучительно больно?
Вопрос был риторическим, потому что автор и сам знал ответ на него. Нечего метаться по кругу жизни, а нужно сидеть смирно и заниматься своим делом. И вот тогда автор зычно крикнул в пустоту:
— Гимор! Гимор! Гимор!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
История про Клюева, равно как и рассуждение о том, что главные разговоры в жизни, с кем бы они ни велись, всегда посвящены теме жизни
и смерти.
“Знал ты покойника?” — спросил я его дорогой.
“Как не знать! Он выучил меня дудочки вырезывать. Бывало (царство ему небесное!), идет из кабака, а мы-то за ним: „Дедушка, дедушка! орешков!” — а он нас орешками и наделяет. Всё, бывало, с нами возится”.
И я дал мальчишке пятачок и не жалел уже ни о поездке, ни о семи рублях, мною истраченных.
Александр Пушкин.
“Станционный смотритель”
Непроста жизнь. Особенно непроста она утром в малознакомом районе.
Я выбрался из странноприимного дома и, пройдя мимо однояйцевых домов-близнецов, встал в очередь на остановке маршрутного такси. Со мной была ненавистная чужая посылка неизвестного содержания и та “зубная боль в сердце”, о которой писал писатель Пешков в предсмертной записке, прежде чем попытался застрелиться. Я встал в эту молчаливую очередь и тут же задумался о тщете жизни, жизни и смерти. Есть известная и очень старая история про знаменитый телефонный разговор, когда тиран спрашивает: “А о чем бы вы хотели со мной говорить”? — “Мало ли о чем, о жизни, о смерти”, — отвечает поэт. Одни воспоминатели говорят, что тиран отвечает: “Хорошо. Как-нибудь, когда у меня будет больше свободного времени, я вас приглашу к себе, и мы поговорим за чашкой чаю. До свидания”, другие мемуаристы говорят, что тиран просто вешает трубку.
Никто из них сам ничего не слышал.
Но дело не в этом: жизнь и смерть — это верная тема. Иногда нужно пошутить, а вот иногда нужно честно себя спросить и так же честно же себе ответить — говорить нужно о жизни и смерти, хоть Сталин перед тобой, хоть Толстой, хоть Ганди. Впрочем, Ганди, кажется, уже умер.
Читать дальше
