И оказались «Прусские ночи» здесь только девятой главой огромного стихотворно-биографического эпоса, поразительной «Дороженьки», за строками которой просвечивают и главы будущего «Архипелага», и новая, небывалая до того проза, и — прожитая к концу 1940-х — началу 1950-х — жизнь-судьба автора.
И фамилия героя — Нержин — еще придет в круг первый. Тут все его ослепления и просветления, встречи и расставания, война, каторга — его Россия:
Детишки промёрзлою репою
Питаются к февралю, —
Безжалостную, нелепую,
За что я тебя люблю?
Всю, всю сквозь мельканье частое,
Снежинок звёздчатых кишь,
Я вижу тебя, несчастную,
Какая ты вдаль лежишь:
Гнилую соломку избную,
Растрепанную в стрехе,
И баб, запряжённых отчизною
Замест лошадей в сохе.
Когда Солженицына не стало, радио «России» (программа «Новая библиотека») выпустило в эфир несколько поминальных интервью-монологов тех, кому было что сказать о нем не дежурного . Первый поэт-лауреат премии его имени, Инна Львовна Лиснянская, заговорила в тот печальный август именно о «Дороженьке», об этом романе в стихах, вместившем в себя столько и стольких. И прямо произнесла: «Он был поэтом».
Мы говорили в те дни с Инной Львовной о стихах Солженицына, она замечательно отметила, что в ритмах и лексике его словно бы угадался — местами —будущий Слуцкий, приводила параллели с «военными» стихами К. Р. (великого князя Константина Романова), с популярным героем Твардовского — впрочем, скорее, не в пользу последнего. Вспомнила она и о том, как они с Семеном Липкиным написали по прочтении томика «Протеревши глаза» по отзывчивому письму Александру Исаевичу.
А тут еще (поскольку я засел слушать многочасовое авторское чтение «Дороженьки», записанное уже после возвращения Солженицына на родину) дал мне Юрий Кублановский свой экземпляр книги. Слушая голос А. И., я следил глазами за текстом и тут же — за проницательными читательскими пометками на полях стихов, сделанными поэтом другого поколения; пометками, выделяющими новаторские ходы и находки, свежий лексический строй, определения, эпитеты, звукопись и живопись отдельных эпизодов [4] .
Итак, чтение — чтением, но вот оказалось, эти две сотни стихотворных страниц начитаны автором уже в последнее его время и даже изданы на компакт-дисках еще при жизни [5] .
В московских магазинах эти мультимедийные издания (а кроме стихотворного выпущен и двойной CD c начитанной Солженицыным «малой» и «средней» прозой, созданной за полвека работы [6] ) мне не попадались. Купил я их в Питере минувшим летом, когда ездил на традиционный «день рождения Ахматовой» в Комарово. «Есть странные сближения» — эти компакты встретились мне ровно на следующий день после того, как мы слушали возле ахматовской «будки» живой голос А. И., — его крохотный импровизированный аудиомемуар о встречах с Ахматовой, записанный в Фонтанном Доме несколько лет тому.
Две темы особенно волнуют меня после прослушивания двадцати с лишним часов записей авторского чтения Александра Солженицына: его недолговременный потаенный поэтический опыт и читательско-слушательское освоение его богатого, как я теперь понимаю, аудионаследия. В нашем случае они чудесно сомкнулись.
Вот в поздней записи «Дороженьки» уже не «сильным» пятидесятилетним, но — голосом восьмидесятилетнего с лишком старца (где «провинциальность» модуляций испарилась, коль и была) мы слушаем это пережитое, — закрепленное то некрасовской, а то и уловимо пушкинско-онегинской интонацией:
…В разгаре ужин был, но спать
Нас с Мишей слали со средины.
Удел жестокий! Там в гостиной
Ещё сойдутся танцевать,
Олег Иваныч меж гостями
Разыщет жертву — полной даме
Платком глаза схватя2т вплотную,
И все, как дети, врассыпную, —
Бродить на ощупь в Опанаса,
Шарады в лицах представлять
И в Папу Римского играть.
В расчётах тонких преферанса
В углу, за ломберным столом,
Сойдутся старшие кружком;
И строки грустного романса
Учитель живописи Лялин,
Склонясь над зеркалом рояля,
Споёт:
«Вам девятнадцать лет, у вас своя дорога,
Вы можете смеяться и шутить!..
А я старик седой, я пережил так много...»
Читать дальше
