Однако стоит какому-нибудь изъяну появиться хотя бы ненадолго, как самоидентификация тут же проступает во всей своей красоте. О чем Вы в первую очередь подумали, когда врачи запретили Вам пить? Естественно, об алкоголе. “Сегодня, когда я пишу эти строки, — уже 33-й день моего полного алкогольного воздержания. <���…> Алкоголь, само имя которого заставляет держать выше голову, мне очень дорог. <���…> Без бара жизнь теряет смысл, сейчас я это определенно понимаю”. И Вы тут же блестяще нарисовали себе антураж идеального бара, составили идеальный перечень напитков, тончайшим образом обосновали его по пунктам и даже дали должный отпор злобной своре антиникотинщиков, несмотря на то что сами давно уже не курите. “Запрещать курить в барах — смертельный грех; только общество, погрязающее в бытовом фашизме, может пойти на такое преступление, следующим шагом после которого может стать запрет свободы прессы или разгон парламента. Сам я бросил курить пять лет назад, но стоит представить армию здоровых, румяных, некурящих фашистов — меня бросает в дрожь и с неодолимой силой тянет в бар”. За этот пассаж отдельное Вам спасибо. Я еще не бросила. И даже не собираюсь. Ибо привычка к курению с каждым годом все больше и больше напоминает отсутствующий у меня изъян. Есть надежда, что лет через десять проблем с самоидентификацией у меня не останется.
“Утопия больного” — так называется Ваш текст о барах. По сути, наша с Вами Европа и есть утопия. Место, которого нет. За единственным, как водится, исключением — но и его Вы заметили. Ваша Европа включает в себя еще и место, сама конституция которого предполагает у пребывающего в нем полное отсутствие “себя”. Петербург, “буддический город”. Город, определяющий свое человеческое содержимое, место, которому никогда не стать “средой обитания”. Засмотришься на что-нибудь — и уже больших усилий стоит вспомнить, куда ты только что так сильно спешил. Закурил на улице — и растворился в фасаде дома. Выглянул в окно — и срочная работа опять перенеслась на ночь. “Ты один. У тебя нет, не было и никогда не будет семьи, карьеры, друзей, дома, родины, тебя самого. <���…> Голая экзистенция мнется в предбаннике нирваны”. Неслучайным образом буддический город напрямую связан с алкоголем. Вот фраза, которую я ежедневно вспоминаю с тех пор, как прочла Вашу книгу: “Я неделями жил в Москве, не притрагиваясь даже к пиву”. Ну понятно, почему я вспоминаю ее каждый день. Петербург — одна из реализаций описанного Вами идеального бара. Европы, в которой я — впрочем, осмелюсь предположить, что и Вы тоже, — провела лучшие часы своей жизни.
Впрочем, есть один недостаток у постоянного проживания в баре: здесь очень сложно работать. Барные раздумья, хоть и кажутся чрезвычайно интересными, с крайним трудом поддаются фиксации. Хотела побольше написать о том, как правильно Вы поняли суть и масштаб фигуры БГ, — да засмотрелась на дракона во дворе. У меня во дворе живет железобетонный дракон в натуральную величину. Каждую весну дворники красят его зеленой краской. А зубы — белой. К трехсотлетию восстановили даже третью голову. Но она все равно довольно быстро упала, торчит теперь только арматура шеи. В пасти основной головы — в чреве, можно сказать, — часто спят бомжи. Я даже примерно представляю, о чем они при этом думают. Что-то типа: в руках у него огнедышащий змей, а рядом пасутся коровы, и ежели мы не помрем прям вот сейчас — то выпьем и будем здоровы.
Да, хороший виски принес нам вчера друг, прилетевший из Лондона. Да и дело уже к утру. Дремлет притихший северный город. Кстати, вопрос так и останется вопросом: что же все-таки снится тебе, крейсер Аврора? Не думаю, что автор этого фундаментального вопроса осознавал весь его комизм и в то же время всю его правоту: в наших широтах и Аврора видит сны. В отличие, кажется, от простых смертных. Мы-то видим не сны, а предстоящий день, который, правда, — опять же из-за географической широты — не слишком отличается от ночи. Оттого и не решить нам никогда, то ли сны наши вещие, то ли дни наши сонные. Одно из двух, впрочем. Все бы ничего, да и из этих двух возможностей лень выбирать: очень ветрено, душа простыла, и такие сопли из нее текут, что куда ни беги — везде будешь просыпаться на берегу. Где-то в Европе.
Искренне Ваша Ольга.
P. S. Забыла уточнить. Кладбище, которое Вы на стр. 85 именуете Владимирским, на самом деле называется Смоленским.
Читать дальше
