Из “литературных” глав я бы выделил то, что написано о Тютчеве и Толстом. (Конечно — и о Достоевском, но здесь легче и очевидней была сама задача.) Глава о Тютчеве написана с драматическим напряжением, без упрощения и сглаживания углов. Пережитая Тютчевым паскалевская “двойная бездна”, острое чувство культурной катастрофы, мучительное взыскание веры — все это пропущено через призму опыта Паскаля, и в результате обостривший свое зрение автор получает право корректировать некоторые из привычных оценок тютчевского мировоззрения. Автор, правда, не доказал мне, что де Местр и Шеллинг мало значили для духовного мира Тютчева. Но в остальном он убедителен. Так, ненужной для понимания Тютчева оказывается ионийская натурфилософия; понятными становятся его “лютеранские” импульсы; никакого политического обскурантизма не обнаруживается в его идее всемирной монархии; ясно, насколько невпопад определил Блок доминанту стихотворения “Два голоса” как “дохристово чувство Рока”. Обращу внимание читателей на тему “полуискусных” (то есть “образованцев”) у Паскаля и Тютчева (стр. 519 — 521).
Толстой представлен в книге целой трилогией статей. В первой дана история прочтения Паскаля Толстым. Во второй — анализ сознания Ивана Ильича как представителя “среднего класса”. В третьей — тема смерти как обретения подлинности. Здесь, конечно, трудно оспорить право автора на сопоставление с Паскалем. Излюбленная идея Паскаля о мираже, который соткан людьми из ничтожнейших вещей, чтобы заслонить, скрыть от себя истинное, важное, одновременно страшное и спасающее, — эта идея воплощена и Толстым с его магическим вживанием в чужое “я”. Автор с исключительной наблюдательностью прослеживает толстовскую герменевтику смерти и выявляет лейтмотивы и символы, которые складываются в “сообщение”, заставляющее вспомнить о Паскале. Слово “радость” в финале толстовской повести и в загадочном “Мемориале” Паскаля превращается в удивительную рифму, связавшую двух гениев через столетия. В свете этого уже не удивляет то, что Хайдеггер, цитирующий Паскаля в начале “Бытия и времени”, вспоминает “Смерть Ивана Ильича” во второй половине своего эпохального труда, когда строит собственную феноменологию смерти.
Может быть, главное впечатление от книги Б. Н. Тарасова — это переживание духовных касаний и перекличек великих умов поверх времен и пространств. Что-то похожее пережил студент Иван Великопольский, когда почувствовал великую цепь событий, прикосновение к которой отзывается во всех звеньях.
Александр Доброхотов.
1 См. в журнале “Альфа и Омега”, 1998, № 1 (15).
КНИЖНАЯ ПОЛКА МИХАИЛА ЭДЕЛЬШТЕЙНА
+9
Владимир Кожевников. Опыт изложения учения Н. Ф. Федорова по изданным и неизданным произведениям, переписке и личным беседам. Составление, общая редакция и вступительная статья Д. А. и А. Д. Кожевниковых. М., “Мысль”, 2004, 576 стр.
Републикация книги, первый и единственный раз до сих пор выходившей в 1908 году и поныне считающейся лучшим аналитическим изложением “философии общего дела”. Николай Федоров завещал Владимиру Кожевникову, литературную одаренность которого чрезвычайно ценил, систематизировать его учение. В процессе этой работы Кожевников практически отождествился со своим героем, что отмечали и современники. Сергей Булгаков даже недоумевал, где же “кончается один и начинается другой”.
Самое любопытное в книге — это непрестанные попытки православного христианина Кожевникова примирить федоровское учение со святоотеческим. Он даже задумывал второй том своего труда, специально посвященный доказательству ортодоксальности “философии общего дела”. Однако продолжение републикуемой “Мыслью” книги Кожевников так и не написал — и, думается, причиной тому не только резкое ухудшение здоровья.
Свидетельством драматических попыток совместить учение Федорова с православием остались печатаемые в приложении три письма Кожевникова к Николаю Петерсону — другому видному пропагандисту федоровских идей. Как явствует из них, больше всего Кожевникова озадачивало игнорирование философом христианского положения о спасении Божественной благодатью. Для рационалиста Петерсона здесь нет никакой проблемы, в то время как Кожевников признает, что недостаточная прописанность некоторых моментов в трудах Федорова “подает многим добросовестным и вдумчивым людям повод опасаться учения Н. Ф. как не сознаваемой самим мыслителем тенденции в сторону замены действия Божественного действием человеческим, чудесного — естественным, сверхразумного — чисто рационалистическим!”. Прочитать эту переписку (да и всю книгу) сегодня, когда космизм и православие оказываются в массовом сознании понятиями едва ли не тождественными, безусловно, будет полезно многим.
Читать дальше
