Александр Вирпша.Образ Польши и образ литературы. — “Новая Польша”, Варшава, 2009, № 3.
О выдающемся, если не сказатьвеликомлитературном критике Яне Блонском (1931 — 2009), авторе книг “Смена караула”, “Выступление в поход”, “Роман с текстом” и др. Сквозь все его работы проходит тема мифологического сознания, польской идентичности в литературе — в разные эпохи и времена. Ему принадлежит расхожий термин “эмиграция воображения”, люди, слышавшие его лекции, рассказывали, что Блонский говорил о литературе лучше, чем она делала это сама. На рубеже 1970 — 1980-х критик на некоторое время замолчал: “Имеет ли смысл быть критиком, если литературный быт отдает фальшью — интеллектуально и психологически?”
После 1990 года Блонский уже не печатался: прогрессировала болезнь Альцгеймера. “Хочется верить, — пишет Вирпша, — что он ушел не бесследно, что традиция литературоведения, не ограничивающаяся „исследованием ножек членистоногих” (по определению Галчинского), найдет последователей”.
Игорь Золотусский. Апология Гоголя.Беседовал Виталий Каплан. — “Фома”, 2009, № 4.
“— Чего чаще всего не понимают, не берут в расчет люди, которые сегодня высказываются о творчестве Гоголя и о его жизни?
— Насколько я знаю, нынешние споры сводятся к тому, был ли Гоголь мистиком или нет. Споры эти „модны”, но совершенно неосновательны. Человек, верующий в Бога, не может быть мистиком: для него всем в мире ведает Бог. А Бог — не мистик. Он — источник благодати. Мистическое и божественное несоединимы. Между прочим, в „Полном Православном богословском энциклопедическом словаре” нет ни слова „мистика”, ни слова „мистический”.
Гоголь был верующий в лоне Церкви христианин, и понятие мистического не приложимо ни к нему самому, ни к его сочинениям. В них есть колдуны, чёрт, но это герои сказки. А чёрт у него часто фигура пародийная, комическая. Гоголь в шутку говорил, что всю жизнь преследует чёрта и хочет загнать его в угол. Конечно, он верил в то, что Богу противостоит дьявольское начало, но это не мистика, а духовный реализм. В отличие от сказочной нечистой силы из „Вечеров на хуторе”, во втором томе „Мёртвых душ” выведен дьявол без рогов и хвоста. Это дьявол современный, который „уже без маски выступил в мир”. Я имею в виду юрисконсульта, весьма цивильного на вид человека, но который страшнее любой нечистой силы. Устраивая в губернии великую путаницу (с помощью коловращения анонимных бумаг), он превращает мало-мальски существовавший порядок в хаос”.
Сергей Калашников.Изборник. — Литературно-публицистический альманах “Раритет”, Волгоград, 2008.
“Думается, Бродский недолюбливал Тютчева не из-за чрезмерных верноподданнических чувств последнего. Дело в метафизике, т. е. в этой самой Урании. Для Бродского Тютчев плохой метафизик, метафизик наполовину. Слишком ощутимо небрежение Тютчева конечным и чрезмерно увлечение бесконечным, ведь „в целом все конечное наводит на мысль о бесконечности гораздо чаще, чем наоборот”. Тютчев начинает с середины пути, отсекая самое любопытное: превращение вещи в ее чертеж. Дайте Тютчеву стрекозу — и он оставит от нее одни крылья. Но ведь есть „Итальянская villa”, „Она сидела на полу…”. Бродский же — как бы это сказать?.. — это такая, что ли, библейская ревность…”
Тимур Кибиров. Плакать, гневаться и смеяться. Беседовал Андрей Кульба. — “Нескучный сад”, 2009, № 4.
“— Как возник замысел этой последней книги — со стихами о Христе?
— В моих стихах христианство всегда присутствовало — как некая точка отсчета, ориентир, планка. Например, нелепость, ужас, смехотворность советской жизни должны проявляться на фоне какой-то нормы; этой нормой для меня всегда было христианство. Эта книжка — „дайджест” всего, что я написал. Одно стихотворение там 1986 года. Кроме всего прочего (хотя это двадцатая по степени важности цель), мне хотелось сказать: всё, хватит, я никакой не „современный автор”, я совершенно дремучий моралист! И был им всегда. Вот, пожалуйста, смотрите: и в 1986 году я писал то же самое и считаю, что это правильно. Может, я это даже с излишней запальчивостью доказываю. Мы живем в культуре настолько сумасшедшей, что кто-то может углядеть в этом эпатажный жест.
Мне хотелось показать, что о Христе можно говорить, не впадая ни в кощунство, ни в такое елейное стилизаторство, которое делает бессмысленным высказывание, потому что пролетает мимо ушей. Я попытался то, что люблю, выразить так, чтобы люди, как и я, не укорененные в церковной традиции, а может, вообще не связанные с христианством, что-то поняли. Почувствовали, что это живое и самое важное, что есть.
Читать дальше