— Верите ли вы в Бога? Насколько наука нуждается в концепции высшей организующей сущности?
— Нет, не верю. В мою картину мира это не вписывается”.
Дмитрий Быков. Страшная месть. Русскому Одиссею некуда возвращаться. — “Русская жизнь”, 2009, № 6 (45).
“<���…> Россия — это жизнь в самом чистом, не преображенном цивилизацией виде. И торжествует здесь не тот, кто хорош, а тот, кто угадывает тайный ход вещей и совпадает с ним.
Где тут было выжить Гоголю, европейцу, несмотря на все старательное декларирование собственной народности и простоватости? Простоватость эту он, кстати, сильно преувеличивал: происхождение его было знатное, воспитание книжное, корни его романтизма — немецкие. Он искренне верил, что с Чичиковым тут может что-нибудь случиться. А случиться не может ничего, кроме поломки брички, которая доедет куда угодно, пока она подвязана веревочкой, но немедленно развалится при попытке поменять ось.
А в самом деле, куда мог бы приехать Чичиков? Он ведь не женат, к Пенелопе не стремится, и какая могла бы у него быть Пенелопа? Вряд ли он составил бы себе состояние и остановился, не такой это был человек, да и нет окончательной Итаки для Одиссея. Был, конечно, бендеровский вариант — скупил мертвых душ тысячи три, взял под их залог титанический кредит и исчез; остроумно было бы пустить его по второму кругу, все по тем же помещикам, чтобы он убедился в некотором ужасе, до какой степени они не переменились, только одряхлели сами да обветшали дома их. Еще любопытней было бы сделать его странствие самоцелью — чтобы начал он скитаться по России, неостановимый, неудержимый, нигде не находящий облегчения, и метался бы со своим списком до тех пор, пока не пришел бы в земледельческий край, где его спросили бы, что такое душа. Он начал бы объяснять и, глядишь, увлекся бы, — но земледелец только глядел бы на него в каратаевском почтении, тупо моргая, стесняясь прервать и не решаясь уйти.
Русская Одиссея — это когда у странника нет Итаки. Роман без конца, с вечно сожженным вторым томом, обрывающимся на словах „И мы едва””.
Антон Васильев. Виноватая Америка. — “Посев”, 2009, № 4.
Тексту, пропитанному цифрами и статистическими сводками, предшествует эпиграф из, как всегда, вычурной заметки писателя А. Проханова, начинающейся словами “Америка страшно виновата перед миром” (газета “Завтра”).
…Здесь о деятельности знаменитой АРА (при подписании договора в 1921 году американцы обязались накормить 1 миллион российских детей), о работе в Совдепии квакеров, об Обществе американской медицинской помощи, о работе многочисленных частных лиц — словом, о всех тех, кого после некоторого ослабления голода в конце 1923 года советы причислили к шпионам и диверсантам.
“Еще АРА пришлет нам, детям, / какао, сайку и маис, / Но что нам делать с миром этим, / висящим головою вниз?” — писал в стихотворении о 1920-х годах поэт Семен Липкин.
Денис Горелов. Родина или смерть. Михалков и демоны. — “Русская жизнь”, 2009, № 7 (46).
Каждый гореловский фельетон (рубрика “Художество”) — а этот посвящен Никите Михалкову — суть художественный этюд, всегда на грани фола, всегда смешной и убийственно беспощадный. В свое время так же беспощаден был и Чуковский, так что не зря автор “Санина” г-н Арцыбашев вызывал его на дуэль.
Евгений Гусятинский, Саша Денисова.Как снимать войну. — “Русский репортер”, 2009, № 16 (095).
О трех еще живых фронтовых фотокорреспондентах — Борисе Соколове, Малике Каюмове и таллинце Семене Школьникове.
“— После войны вам когда-нибудь хотелось снова снимать войну?
— Мне лично не очень. Я видел столько трагедий, особенно у партизан. Когда приезжал в Москву, раздавал тушенку и хлеб механикам, которые мне камеры чинили. Видел, как люди голодают. Помню, приехал в Москву, иду с вокзала пешком, вдруг вижу: пиво продают и длиннющая очередь стоит. И мне почему-то захотелось пива, хотя я его не особенно люблю. Подхожу, говорю, мол, только с фронта. Как же эти ребята на меня набросились! „С фронта? Тебя на фронте кормят, а нам 300 грамм хлеба дают!”
И мне так стыдно стало, что я повернулся, еле слышно сказал „извините” и ушел. Вдруг один парень меня догоняет и говорит: „Слушай, пойдем, ребята решили, что надо дать тебе пива”. А я ему: „Скажите спасибо ребятам. Я уже не хочу”” (Семен Школьников).
Читать дальше