Традиционный погребальный обряд — это ритуальное оформление перехода из одного мира в другой, из мира живых в мир мертвых. Для облегчения этого перехода необходимы, во-первых, набор определенных предметов, которые понадобятся умершему в загробной жизни, во-вторых, совершение строго определенных и жестко регламентированных действий. Рудименты этого обряда — бросание горсти земли в могилу, поминки, регулярные посещения кладбища с оставлением на могиле еды и питья и т. п. — сохраняются до сих пор во всех мировых культурах. Это очень древний и очень устойчивый обычай, с глубочайших исторических времен передающийся от поколения к поколению. Тем не менее Осокин почти не воспроизводит в повести те элементы традиционного обряда, без которых архаические похороны немыслимы.
Покойный должен быть обряжен в лучшую одежду, снабжен необходимым набором инвентаря и украшений. Раз уж у нас речь идет о финно-уграх, то в этот набор непременно должны входить шумящие подвески и др. На самом же деле герои Осокина изобретают свой собственный обряд, где из архаических черт сохраняются лишь сжигание умершего на берегу реки (вода — устойчивый символ границы между «тем» и «этим» миром) и последующая тризна. Более того, писатель специально подчеркивает, что последние остатки почти растворившегося среди славян племени меря не верят ни в каких богов, и главное — у них нет загробной жизни: «мы не встретимся. у мери нет богов — только любовь друг к другу».
Отсутствие загробной жизни делает обряд бессмысленным.
Исследователь фольклора, Осокин не может не знать всех этих тонкостей. Следовательно, он изменяет структуру и смысл обряда совершенно сознательно и в своих целях. Сжигание мертвой возлюбленной здесь становится вовсе не проводами в загробный мир, как оно было у исторических славян и финно-угров, а последним актом любви. И не случайно герои льют керосин именно на лобок умершей женщины: «мы снова подняли ей платье — бережно на живот. открыли украшенные женские волосы. поджигать будем именно здесь». Любовь — вот основа, на которой выстроен весь сюжет «Овсянок», причем под «любовью» в повести понимается пронизывающее абсолютно все эротическое начало. В сущности, Осокин со своей сосредоточенностью на личных переживаниях и крайне сентиментальным отношением к изображаемому предмету воспроизводит нечто вроде просвещенческой утопии. В «Овсянках» представлен своеобразный идеал простой и гармоничной жизни, основой которой является любовь. И если уж сближать Дениса Осокина с кем-то из предшественников, то кроме «магических реалистов» здесь обязательно следует назвать также и философские повести Вольтера. Но самое главное, конечно, что книга эта с первых же строчек ввергает читателя в состояние глубокой задумчивости.
Анна Голубкова
[1] А н а ш к и н С. Бывальщины/Небывальщины. — «Искусство кино», 2011, № 1 .
[2] .
Пирамида опыта: от подножия к вершине
Пирамида опыта: от подножия к вершине
В э л Г о р. Классическое в неклассическую эпоху. Эстетические аспекты модификации языка изобразительного искусства. М., «Индрик», 2010, 248 стр., илл.
То, что автор предпочитает не указывать ни собственных культурных и социальных примет (из аннотации к книге, вопреки всем обыкновениям, нам не суждено вообще ничего узнать о том, кто он такой), ни, по всей вероятности, своего подлинного имени (уже состав цитируемой литературы, как, впрочем, и уверенный русский язык без каких бы то ни было указаний на то, что текст переводной, не оставляют сомнений в том, что за звонко-западным криптонимом скрывается наш соотечественник), — разумеется, прием, что бы сам автор об этом ни думал. Помимо вполне понятного желания остаться незаметным и воздействовать на умы аудитории исключительно текстом и мыслями, а не признаками собственной персоны — такая криптонимия обозначает, подозреваю я, еще и особенную позицию: непринадлежность (ну, скажем, профессиональным группам), взгляд извне — с «той стороны» культурных координат, тех заданностей, которые ими диктуются. Избранное автором самообозначение вызывает в памяти имена героев фантастической литературы позднесоветского времени, авторам которой хотелось задать «общечеловеческую» точку зрения.
Задача, поставленная перед собой Вэлом Гором, — совершенно того же свойства. Он намерен выяснить инвариантный, независимый от исторически данных содержаний, конкретных ценностей и вообще от каких бы то ни было исторических обстоятельств смысл понятия художественной «классики». И в свете этого — прояснить особенности статуса, который классика обретает в эпоху, считающую себя «неклассической», то есть — скорее отталкивающейся от классики и вообще ищущей независимости от нее, нежели на нее ориентирующейся. Понимание этого, в свою очередь, могло бы, предположительно, подвести нас к пониманию «метаисторических и транскультурных» — «то есть более-менее устойчивых» — оснований искусства.
Читать дальше
