(6) В те самые 70-е, когда деревья были большими, а богиня маленькой, в чести было не только хозяйственное мыло, но и чистящий порошок. В тульской школе № 4, где я имел несчастье учиться, практиковали специфическую помывку полов. Ученики должны были приносить порошок с тряпочками и после уроков периодически елозить по линолеуму, отмывая черные полоски, причиненные беззащитным разноцветным квадратикам резиновыми подошвами.
Отлично помню свои потрясение и ужас от этого утомительного приобщения к бесполезному, отчужденному труду. Чуть позже, конспектируя Маркса в Политехе, я даже завидовал английским ткачам, силезским шахтерам и американским фрезеровщикам: что знали эти парии о подлинном отчуждении?! Ведь уже к концу следующего дня школьный линолеум покрывался ровно тем же количеством ровно той же черноты. И что же должен был думать подрастающий юноша, я, о здравом смысле, о перспективах развития страны? Что думал, то и случилось.
Страшная, главная беда нынешней России, о которой вовсе не говорят, это — извращенное представление о труде и сопутствующих ценностях. Национальным коллективным бессознательным труд рассматривается исключительно как беда, как повинность. То, что доставляет удовольствие, трудом будто бы не является. А в наибольшей степени трудом является то, что не имеет никакого смысла. И даже вот эдак: чем меньше платят — тем в большей степени это труд. Чем отвратительнее твое занятие для твоей души, тем ближе оно к идеальному образу труда . Это — есть.
Дурак Афоня томился на должности городского сантехника, а его душа тем временем рвалась в родную деревню. Страшный, в сущности, человек. “Гимнастика? — ухмыляются старшие. — Трусцой?! Надо работать. Мы работали. Теперича все болит”. — “Так надо осмысленно двигаться. С чувством, от сердца, от головы”. — “Я на огород. Вот где гимнастика”. — “Так на рынке все стократ дешевле. Вдобавок ваши шесть соток опять обворуют. У вас же дети, внуки. Может, лучше понянчить правнуков?” — “На огород! Все равно ”. Убивают время, живое, себя.
Ленин верил в спекуляцию Маркса относительно однородности мирового пролетариата, то есть у него в голове был универсальный образ человека труда. Человека, который производит не столько железки или даже прибавочную стоимость, сколько непосредственно смысл . Но, взяв власть в отдельно взятой стране и не получив поддержки от мирового пролетариата, Ленин понял, что никакого универсального человека труда на самом деле нет! А кто же тогда будет работать? Стали придумывать человека труда: кто он, какой. Внешность, повадку, потребности, этапы большого пути. То есть это было целенаправленное, упертое расейское конструирование: не от реальности, не от ума, а от отчаяния, ибо ошельмовавшая традиционные ценности страна гибла. Я думаю, таким, каким представляет его нынешняя Россия, человек труда никогда и нигде не был. Этот антропологический уникум был сконструирован в советское время в нашей отдельно взятой стране. У него нет аналогов. То было коллективное творчество народа и власти. Подобно Вию, уникум не изучен. А между тем оказывает влияние, формирует и направляет. Самодостаточный труд, труд как вещь в себе — не имеет смысла и оправдания, но Россия этого пока не знает. Тогда уж лучше мхатовская солидность: несуетное праздное гниение.
Процесс конструирования искомого образа хорошо иллюстрирует эволюция Бабановой: еще в середине 20-х, пока человека труда не придумали, она играет эротических девчонок “с разложением”, ослепительных шансонеток, а уже в 1931-м ровно с тем же молодым задором — колхозницу Машу в “Поэме о топоре”. Я припомнил эту метаморфозу, когда во второй половине 90-х постсоветская элита начала заигрывать с народом, предложив ему для начала серию фильмов “Старые песни о главном”. На телеэкран выскочили непластичные тетки в возрасте и одновременно предъявили то, что у безукоризненно пластичной и музыкальной Бабановой было в порядке поступления, по очереди и — естественно! — на другом художественном уровне: этот вот нэпманский угар 20-х плюс заложенную в самих “старых песнях” пролетарскую семантику 30 — 50-х. Стало понятно, что страна стремительно пробегает краткий курс истории СССР (есть в биологии что-то подобное про соотношение онтогенеза и филогенеза). То есть тут не злой умысел и цинизм дядек из телевизора, но объективный процесс, конвульсия. Чуть позже к темам “обаятельное разложение” и “труд” присовокупили тему “патриотизм”. Несмотря на имитацию перемен, страна сохраняется в прежней семантической нише. У нее нет новых образов. Она истерично перебирает старые, смешивает их, снижает, профанирует, дискредитирует, лишает даже статуса исторического свидетельства. Страна толком не описана и не понята. Ярлыки вроде “социализма” и “тоталитаризма” недостаточны, не работают. Все это имеет прямое отношение к художественной культуре, к кино.
Читать дальше
