Так неожиданна была злость, так обнажила она девичью ранимость этой немолодой, столько претерпевшей женщины, что Евгений — даже не сообразив, можно или нельзя, — встал за ее спиной и обнял обмякшие плечи.
Она схватила его правую ладонь и провела ею по своей щеке. Погладила. А потом вдруг заплакала, бормоча:
— От малейшего доброго слова, от интонации, от жеста — заливаюсь слезами. Как скала влагой водопада. — Не выпуская руку Евгения, она тоже встала и развернулась к нему лицом: — Ты понимаешь, что плачет не женщина, а скала...
Ты...
Он понимал.
Она переменилась у него на глазах. Щеки порозовели, из глаз ушла желтизна, они распахнулись, как алтарные врата, и засияли какой-то детской, требовательной доверчивостью: вот сейчас он поможет ей, все ее несчастья кончатся, пройдут, как дурной сон...
Ее тяга к нему была подлинной, дрожащей, неигровой — он умел различать подделки... Каждая жилочка ее дышала... От нее шла — свобода... Как будто выбросившись из окна падаешь — вверх... Летишь... Новизна, которую нельзя изучить и потом повторить с другой. Только с ней...
Молодец, мболодец, не пропустил! — похвалил он себя.
Журчание вынуло его из дремы. Открыл глаза: Марина разливает фыркающий кипяток. Ручка огромного, какого-то несоветского чайника обернута той тряпкой, что при встрече торчала из ее фартука.
— Моя любимая чашка, гостевой стакан... — приговаривает она. — Чем хорош большой чайник? Никогда не успевает полностью выкипеть, — произносили ее губы, а взгляд искоса выпытывал: это было только для меня или для тебя тоже?
Скорее вопрос неопытного мужчины, чем женщины. Но она спрашивала не о физике, она спрашивала о другом. О том, о чем только без слов... Беззащитность сильной, самостоятельной женщины — притягивает...
Евгений неторопливо сел — диванная пружина, молчавшая до этого, робко скрипнула. Он спустил ноги на пол, сунул их в ботинки, подмяв задники, и, не одеваясь, хотя в комнате было прохладно, не накинув даже рубашку на свои рельефные, твердые мускулы, переместился на табуретку. Ту, с которой полчаса назад поднялась Марина.
Голышом все-таки зябко. Вернулся к сброшенной одежде, выудил сатиновые трусы и натянул их. Не красуясь, но и не скрываясь. Чувствовал — следит... Приязненно. Понимая и принимая...
...Я любовь узнаю по жиле, всего тела вдоль... Стонущей...
Металлическая чашка нагрелась, долго держать ее в руках было больно, но он вытерпел — не поменял ее, Маринину, на удобный стакан в подстаканнике, а осторожно, не касаясь горячих краев губами, влил в себя глоток чаю.
Думать ему не мешали.
Обычно он сразу раздваивался: душа как бы сверху наблюдала за клубком из двух тел, одно из которых — его. Без телесной радости почти никогда не оставался. Сказывалось умение выбирать и раскрывать партнерш. Но только что было по-другому: он не отделялся... Он оживал, как оживает янтарь на женской груди...
С наскоку прорваться к пониманию, к словами выговариваемой ясности не получилось. Оставим на потом... Дар этот — новое, пронзительное ощущение — у него теперь не отнять...
— “Тишина, ты — лучшее...” — напомнила Марина именно в тот момент, когда невидимая, но осязаемая связь между ними стала истончаться. — Молчать рядом, молчать вместе — это больше, чем говорить... Как это иногда надо, чтобы кто-то рядом молчал! Поэтому люблю горы! Гордые горы... А волны всегда подлизываются... Горы — благодарны. Ты любишь ходить? — вдруг спросила она, закуривая очередную папиросу. Опять не дождалась мужской помощи.
Евгений как раз поднес чашку к губам, поэтому не поспешил с ответом, а спокойно сделал очередной глоток. Взгляд Марины скользнул по его голым, крепким икрам.
— Конечно, любишь. — Она резко встала со своего стула и, выходя из комнаты, обронила: — Для меня в жизни прежде всего работа и семья. Все остальное — от избытка сил. По линии животных удовольствий я просто бездарь. В уборную хочешь? Налево по коридору.
Ого... Вопрос по существу.
Он хотел.
Боже, почему тут так грязно? Дернув ржавую проволоку, которая свисала с треснутого, подтекающего бачка, он сделал усилие над собой, чтобы смыть из памяти этот запах и этот срач — такое привязывается и потом долго живешь внутри запоминающейся картинки.
Забил ее, подумав о Марине.
Выпроваживает?
Почему?
Не хочет, чтобы он пересекся с ее сыном?
Читать дальше
