Новый Мир Новый Мир: Новый Мир ( № 10 2009)

В царские чертоги”?

Юрий Номофилов. Личные дневники 1942 — 49. Вступление Дениса Маркелова. — Литературно-художественный альманах “Другой берег”, Энгельс, 2008, № 3.

Интимные дневники молодого солдата, хранившиеся в органах госбезопасности как вещдок по его делу (1959) — о “попытке измены Родине”. Тетради были возвращены автору в 2000-м, реабилитировали его в “перестройку”. Публикуются значительные фрагменты дневников; пометки и подчеркивания гэбистов выделены специально. Поразительно: но в основном — это цитаты из классических художественных произведений. Автор — жив, и в альманахе публикуется его обширное, очень откровенное интервью. Приведу фрагмент дневника, курсив — это подчеркивания сотрудника органов.

“3.08.45 г. [Германия]

<���…> И вот здесь я увидел, наконец, что такое русские. Я видел англичан пожилых — солидных, гордых, полных чувства собственного достоинства:такой никогда не будет рабом. Он умрет, но не встанет на колени. Я видел английскую молодежь — разбитные, быстрые ребята, с легким презрением и сожалением смотрящие на нас. И американцы со своей свободой были здесь, и их сразу бы отличил и без формы по независимому, веселому виду, по живому юмору в глазах. Два итальянца — черные, веселые, даже легкомысленные, промелькнули в этом людском калейдоскопе. Английский офицер, остановившийся на перекрестке, даже видавших виды берлинцев заставил любоваться на себя — настолько великолепна была его фигура, столько спокойного чувства своей силы, столько благородства чувствовалось в нем.

Среди них гадкими утенками шныряет наша братва в выцветших х..вых гимнастерках, в надраенных по случаю поездки в Берлин кирзовых сапогах, а то и в классических русских ботинках с обмотками. Куда как красиво! Да, обидно за Россию-матушку”.

Юрий Пивоваров. Западники и славянофилы. Беседовал Виталий Каплан. — “Фома”, 2009, № 7.

“А потом они разошлись. И поскольку большинство из них были людьми глубоко идейными, честными, открытыми и возвышенными натурами, то свои идейные расхождения они восприняли предельно серьезно, это для них была страшная драма, они глубоко переживали свой разрыв. И в какой-то момент они расстались, сделались друг для друга, как сейчас сказали бы, „нерукопожатными”.

В разных источниках описываются душераздирающие сцены, как, случайно встречаясь, они бросались друг другу на грудь, плакали, но после этого говорили, что всё между ними кончено и что впредь они общаться не будут. Между прочим, точно такие же расставания случались и в среде западников, которая, как мы помним, была очень разнородной.

Но вот характерный пример. В 1860-х годах, уже после польского восстания, Юрий Федорович Самарин приехал в Лондон, где жил в эмиграции Герцен. Общаться с ним было весьма опасно, но Самарин послал ему письмо — давайте встретимся. И вот они встречаются в гостинице, обнимаются, плачут — и часами спорят. Ни к какой единой точке зрения не приходят: Самарин считает, что Герцен своими действиями разжигает гражданскую войну в России, а Герцен уверен, что Самарин, участвуя в восстановлении административного управления в Польше, предает идеалы свободы. Но какая между ними глубочайшая любовь, какая привязанность, уважение!”

Евгений Пономарев. Учебник патриотизма (литература в советской школе 1940 — 1950-е годы). — “Новое литературное обозрение”, 2009, № 97.

“„Патриотизм” в оценочно-хвалебной функции появляется уже в книге „Любовь к родине в русской классической литературе”. Любое положительное качество интерпретируется в ней как частный случай патриотизма. Так, подлинный патриотизм Ломоносова заключается в стремлении к „просвещению русского народа” (раньше это назвали бы классовой позицией выходца из низов). С патриотизмом в деятельности Радищева сложнее — и тогда на помощь приходит другая сторона базового понятия „патриот-революционер”. И так уже до конца дней: „А через несколько лет, находясь в Сибири, в далекой ссылке, Радищев терзался больше всего тем, что не может больше бороться за лучшее будущее для своей родной страны”. А у революционных демократов патриотизм становится полным синонимом революционной деятельности, легко заменяя ее в риторическом нагнетании идеологических пассажей: „Заслуживает особого внимания тот факт, что патриотизм Чернышевского не был отвлеченной теорией, он глубоко вошел в его плоть и кровь, он стал его органическим свойством: Чернышевский подчинил ему свою практическую деятельность”. <���…> Предвидение светлого будущего родной страны становится одним из главных свойств великого писателя. Тем самым ему перепоручается и дар смотреть через века, присущий в идеологической системе 1930-х годов только вождям: „Поэзия Пушкина народна. Чутьем гениального художника поэт угадал высокое назначение своей родины”. Патриотизм и, следовательно, величие Пушкина доказывается тем фактом, что он в конечном счете предвидел построение социализма и даже объективно тому способствовал, „так как его творчество, поскольку оно выражало передовые тенденции эпохи, было тем самым поставлено на службу народа; его творчество помогло народу успешнее идти вперед по пути своего освобождения””.