Интересно, что в “Истории” (2009, № 13) помещена перекликающаяся публикация — записки польского посланника и одновременно осведомителя Людовика XIV, тайного иезуита Де ла Невилля (“Француз в „стране варваров””, перевод с французского А. И. Браудо), делавшиеся им в 80-е годы XVII века. Они местами не менее фантастичны: “Посту предшествует у них карнавал, который продолжается столько же дней, сколько и самый пост. <...> Едят москвитяне так много, что после обеда они вынуждены спать часа три и тотчас после ужина ложиться спать. Зато они встают весьма рано. Даже и в походах каждый солдат, не исключая и стражи, непременно спит после обеда. Летом, в полдень, они совершенно раздеваются, купаются и спят в таком виде.Дождя они не любят, и дождь идёт у них редко(выделено мной. —П. К.). Они носят шапки, и при встрече с приятелем каждый крестится, после чего они жмут друг другу руку. <���…> Вера у москвитян греческая, но её можно назвать архисхизматическою, ибо она изобилует ужасными суевериями, созданными их невежеством, так что москвитян можно назвать полуидолопоклонниками. Хотя у них и сохранилось духовенство, но уважение, оказываемое ему, чисто внешнее. Вне церкви они не задумываются оскорблять священников и монахов; они только срывают с них шляпы, бьют палками и после истязания одевают им шляпы снова”.
Александр Лобычев. (Из авторского “Критического обозрения”). — Тихоокеанский альманах “Рубеж”, Владивосток, 2008.
О книге Анатолия Кобенкова “Однажды досказать…”: “Последняя книга уже в полной мере воплотила изначально присущее Кобенкову сдержанное провинциальное благородство и аристократизм поэтического поведения во всем — в жизни и творчестве. В этом качестве он эстетически и нравственно близок своему иркутскому земляку Александру Вампилову. В драмах одного и стихах другого незримо присутствуют достоинство художника, понимание собственного дара и предназначения и чуткое отношение к окружению. Оба они умели тонко чувствовать нравственный и поэтический состав провинциального воздуха, дышали им. Провинция довольно болезненно реагирует на чужих, а начнешь подстраиваться, еще хуже выйдет — смешно, фальшиво, стыдно. Поэт в своем творчестве не подстраивался никогда ни под кого — ни под поэтических гурманов, ни под провинциальных любителей стихотворных книжек. Он жил и писал вровень с самим собой, оказалось — вровень со временем, современниками и русской поэзией двадцатого века”.
Этот — последний по времени выхода — номер альманаха, как всегда, богат и на “центральные” и на “удаленные” темы. Из первых отмечу прозу Петра Алешковского, стихи поэтов группы “Московское время”, малоизвестный рассказ Юрия Казакова.
Из вторых — рассказы “японца” Вечеслава Казакевича, воспоминания Валентины Сенкевич об Иване Елагине, эссе В. К. Арсеньева и письма жившей во Владивостоке американки Элеоноры Прей (вышедшие отдельной книгой в издательстве “Рубеж” и получившие московскую издательскую премию).
Юстинас Марцинкявичюс. Ночью, застигнут молнией. Перевел с литовского Георгий Ефремов. — “Вышгород”, Таллинн, 2009, № 3 — 4.
— и день опять в смеркании невнятном.
И клен знакомой желтизной запятнан.
Под ним от ливня мы тогда спасались.
И чьи-то пальцы свыше нас касались.
Как будто птичья речь подтачивала душу,
не выпуская из дождя наружу.
Напомнить нас под этим кленом? Тщетно.
А он желтел. И зеленел зачем-то.
Переводческая работа Г. Ефремовавообщеи в “Вышгороде” в частности — достойна восхищения. На нем многое здесь держится. В этом номере, целиком посвященном литовской литературе, публикуется интересный разбор московским критиком Инной Ростовцевой книги статей Томаса Венцловы о русской литературе “Собеседники на пиру” (изданной в Вильнюсе и потому малоизвестной в России). Одна из самых интересных тем — параллель раннего чеховского творчества с обэриутами. “Чехов в „Сапогах всмятку”, — пишет Венцлова, — делает, в сущности, то же, что и во многих своих зрелых произведениях, — деконстрирует механизмы быта, языка и мышления, дискредитирует авторитетную идеологическую речь, навязанные смыслы, устойчивые схемы бытия. Параллель <���…> очевидна. И в одном и в другом случае мы имеем дело с реализмом, доведенным до предела и отрицающим самого себя…” Интересно, знал ли Введенский чеховские стишки: “Купила лошадь сапоги, / Протянула ноги. / Поскакали утюги /
Читать дальше