— Не приведи господи. — Света встала и направилась к двери, повторив про себя: “Не приведи господи! Я только начала жить хорошо. Всего только год хорошей жизни!”
За дверью она поняла, что не только ее власть над Алкой закончилась, но теперь их роли, похоже, поменялись, и уже Раевская прибирает ее жизнь к рукам… И что Света после сказанного непременно влюбится, да так, что наперекосяк пойдет вся жизнь. По пути домой она заехала в церковь, поставила свечку за успехи мистера Домби и попросила Николая-угодника, чтобы он явил чудо, не позволив ей влюбляться, ибо это одно из самых тяжелых женских ремесел, а ей, в ее тридцать семь, оно и вовсе не по силам. Но внутри нее что-то непрерывно росло, похожее на огромное, очень сильное дерево с крепкими корнями, и распирала бессмысленная радость.
Неужели это Алка так ее развернула, возмущенно думала Света. Неужели она может столкнуть с рельсов одним словом? Или только меня, потому что я к ней привязана? Нет, вряд ли. Алка всегда была честная и правильная девочка. Но последнее время, возразила Света самой себе, она изолгалась и сама в этом признавалась. Что она молотила про черта? Еще и шкаф сумела исцарапать. Только непонятно, кто хватал Свету за лицо. Насчет этого сомневаться не приходилось, такую боль не придумаешь. Света быстро перекрестилась, но дерево все распускало побеги, а радость уже начинала душить.
В понедельник, сидя на работе, она вспоминала мистера Домби и его голубоватый цвет лица. “Любимая игрушка” незаметно высасывала из них кровь. Поглядывая на себя в маленькое зеркало, Света увидела, что ее кожа тоже приобрела оттенок голубоватого льда и до превращения в мисс Домби ей осталось немного. От количества клиентов подташнивало, от хлопка входной двери делалась легкая судорога, от голоса директора — спазм сосудов с последующей головной болью. Чувства заострились, но одновременно напало равнодушие. Спасаясь, Света разглядывала сайты турфирм в поисках острова. Все, что ей нужно для счастья, был остров с маяком. Она нашла четыре картинки, и на одной из них остров был как блин, на другой — в форме корабля, на третьей он напоминал зубчатый лес, а на четвертой — замок. Она позвала Раевскую и попросила выбрать.
— Этот, — мельком взглянув, сразу выбрала Алка тот, что был в форме корабля. Она посмотрела на Свету, как юноша, который хочет признаться в любви, но не решается, и добавила: — Я тоже хочу.
— Съездишь после меня, ладно? Мы не можем вместе, кто-то должен остаться с Марусей.
Алка кивнула и снова посмотрела на остров, а потом на подругу с любовной печалью и вопросом, который так и не решилась задать.
Купив тур, через неделю Света уже плыла на катере с двумя немецкими парами. На острове их встретил гордый смотритель маяка с развевавшимися на ветру волосами и помог сойти на берег. Немцы, перекусив, уплыли заниматься дайвингом и не появлялись до вечера, а Света осталась на острове со Станко.
Он показал ей прохладную комнату с выбеленными стенами и циновками, выдал теплое одеяло и принялся готовить ужин.
Света, прихватив пляжный зонт, легла на камень, выступавший в синее море, и слушала, как оно плещет, забираясь в душу. Такого ласкового моря она прежде не видала. Солнце сдвинулось вправо, ее закрыла тень от пинии, и она уснула. Вечером, когда смеркалось, ее нашел Станко и, коснувшись порозовевшего плеча, позвал ужинать. Немцы пили привезенное пиво, а они со смотрителем — местное вино. Поболтали, и Света ушла спать в прохладную комнату. Перед уходом Станко поколдовал у кассы и выдал им чеки за ужин. После этого вечера немцы больше с ними не ели, а либо питались отдельно, либо уплывали на большой остров в ресторан.
Странно, иногда на маяке пропадало электричество, и сидели в глухой темноте, при свечах. Днем по острову, полному необыкновенных деревьев, прыгали миниатюрные белки, а в сумерках приходили ежи и гуляли по берегу. На четвертый день Станко показал Свете оранжерею.
В оранжерее ничего не росло, а стояли ведра, старый гриль, завивались, как змеи, морские канаты, ржавел якорь, пересыхали сети, в общем, старые вещи жили никому не нужной жизнью. В Свете начала просыпаться жалость, ведь ничего не бывает беспомощней ненужной вещи. Если вернуться в брошенную квартиру спустя год, вещи будут вопить и виснуть у тебя на шее.
Станко привел Свету в самый дальний угол.
— Это, — сказал он, — цветок моей жизни.
Читать дальше
