Ну и что, что Я еще не родился, уж Я-то волен
родиться когда захочу, Отцу сопрестолен.
Се — стою и стучу. Как карандашик внутри пенала!”
4. Воскресение Христово (мироносицы у гроба). Палех, начало XIX века
К пустому колодцу люди за водой не идут,
согласно народной мудрости. Но я оказался тут,
у провала, где зачерпнуть можно только одно:
лязг пустого ведра, ударившегося о дно.
Этого мне и надобно, чтоб по замершим губам
легко струилось ничто с небытием пополам,
ибо душа, в отличие от потока, должна
знать название моря, куда впадает она,
в отчаянье — для начала, двигаясь под уклон
в тесном скалистом русле, не встречая особых препон,
отражая фигуры женщин, которые скорбно несут
наполненный ароматами драгоценный сосуд.
Я знаю, они повстречают двух крылатых мужей,
чьи перья грозно сверкают, как лезвия ножей,
и ослепляющий свет им просияет в ответ
на безмолвный вопрос: “Не ищите, Его здесь нет!
Видите плат на камне и гробныя пелены,
величьем Его отсутствия как елеем напоены?
Камень в полночь отвален, и пещера пуста.
Так почему ты печален, не нашедший Христа?”
5. Иоанн Богослов в молчании. ХIХ век. Суздальские письма
Слово было в начале. О том, что случилось потом,
было сказано много. Сияет свет среди тьмы,
и тьма не объяла его. Глина ложится пластом,
сверху глины — земля, в которую ляжем мы.
Отсюда любовь к земле и ее гробам.
Плюс невечерний свет, и в его луче
упрямый старец, прижавший палец к губам,
над раскрытой книгой, с ангелом на плече.
* *
*
М. Г.
Не лягу спать в одном шатре
с тобой, Юдифь. Мои войска
(мечи в руках — в глазах тоска)
построились в каре.
Плевать. Я заведу в квадрат
твою страну, ее жильцов,
прах прадедов, тела отцов,
ошметки плоти — всех подряд,
мочащихся к стене,
я завлеку к себе в шатер
всю чистоту твоих сестер:
теперь она в цене.
Пускай растут в утробах их
мои солдаты. Пусть в живых
останутся они.
Пускай издохнут в родовых
мученьях матери. Взгляни,
их нет. Разрой своим мечом
песок. Не думай ни о чем.
Ложись со мной. Усни.
Но молча, в раме золотой,
ты катишь по траве пятой
подобие мяча,
лицом к толпе, склоняясь вбок,
под тканью выпятив лобок
и груди. Солнце из-за туч
шлет утренний багровый луч
на лезвие меча.
* *
*
Колокола звенят. Ликуют детские голоса.
Это ночь Рождества в соборе Святого Петра.
Повторяя форму купола, прогибаются небеса.
Мир лучше, чем был вчера.
Пастушки и ангелы, три восточных мага-царя,
Святое Семейство, пара овец и коров
занимают место под елками — ни свет ни заря.
Этой ночью несколько ужасающих катастроф
случится в языческом мире, где церковного календаря
днем с огнем не сыскать. Посрамленье чужих богов.
“Дети разных народов, мы мечтою о мире живем”.
Дети разных народов несут Святые Дары.
Благодать над покрытой снегом, пеплом, жнивьем
землей. Но взгляд из Черной Дыры
не слишком ласков. Дряхлый понтифик ребром
ладони благословляет скопление детворы.
Я помню, он был молодым. Иисусе, что делать ему
с иссохшим, скрюченным телом, как одолеть
сопротивление мышц, дрожанье, дышать в дыму
ароматных кадильниц? Славословье, как плеть,
рассекает собор. Дом молитвы. В этом дому
слишком много величия, чтобы кого-то жалеть.
Бары открыты всю ночь. После церкви заглянем в бар.
“Счастливого Рождества”, — слышно со всех сторон.
В баре не слишком людно. Сейчас миллионы пар
после пьянки и секса, проваливаясь в сон,
смотрят в экран на понтифика — слишком стар
(мы никогда не будем такими, как он).
Кризис современного консерватизма
Сендеров Валерий Анатольевич — математик, публицист, педагог. Выпускник МФТИ (1970). В гуманитарной области выступает со статьями по культурфилософии, истории, социальным наукам. Автор и сотрудник журнала “Посев”. Постоянный автор “Нового мира”; лауреат премии нашего журнала за 2005 год.
Читать дальше
