У Бартека зрительная память. Он вспоминает события по одежде — да-да, мой черный шарф и красное пальто были упомянуты, — но у меня в голове картинка выстраивается черно-белой и немой, как старые фильмы. Ибо недосказано между нами гораздо больше, чем высказано. А уж высказано напрямую и того меньше. Для меня наши отношения были одним из вариантов бегства.
Бартек, говорю, помолись за меня в кафе на Булонь-Бильянкур, там, где красные кожаные диваны и госпел Элвиса Пресли, где вино из рюмок и рокеры у стоек. Ты же так и не был в моей комнате с красными шторами, которая теперь лежит в руинах, шторы сняты, стол продан, скатерть на полу, шкаф разобран на доски — помолись по-польски, я так и не затвердила слова молитвы, помолись за то, что мне есть куда возвращаться и есть к кому, что мне некуда и не к кому возвращаться, что меня ждут все и никто, что ты сам будешь скучать по мне — но это будет вырезано при монтаже жизни. Помолись за меня, потому что больше за меня никто не молится. Я позволяю молиться о себе только очень чужим людям.
Любимая Энтони Байетт: “История держит меня крепче, чем я ее”.
Херсонский Борис Григорьевич родился в 1950 году. Окончил Одесский медицинский институт. Заведует кафедрой клинической психологии Одесского национального университета. Автор нескольких книг стихов (в том числе переложений библейских текстов). Активно публикуется в журнальной и сетевой периодике. Живет в Одессе.
Из цикла “Иконная лавка”
1. Архангел Михаил. Начало XIX века. Русский Север
Красный всадник на красном коне. В одной
руке — кадило, в другой — златая труба.
Оба крылаты. Сияют латы. Вихрь неземной
легкую прядь сдувает со лба.
Распластанный Сатана в озере из огня.
Черная маска на брюхе. Пламя крушит дома,
подбирается ближе. Сейчас поглотит меня
вечный огонь, в котором вечная тьма.
Тот же вечный огонь у обелиска жгут,
рядом, напрягшись, стоит выпрямленный часовой.
Архангел знает, зачем человечек поставлен тут.
Архангел страшен. Солдатик хорош собой.
Словно льдина на огненном озере, на куски
расколовшись, из-под ног уходит страна.
Божья рука из облака (верхний угол доски)
протягивает чашу. Выпей ее — до дна.
2. Спас Нерукотворный. Первая треть XIX века. Ветковские письма
Три ангела держат плат. На плате — бессмертный Лик,
отпечатавшийся без участия человеческих рук.
Занавес, за которым уже ничего не болит.
Театр теней, где жизнь стихает, как звук
колокола вдали. А небо, поле, холмы
дышат, но равнодушны почти ко всему,
что происходит вокруг. Помутившиеся умы,
просветлев, приближаются к Божественному Уму.
Торжествуют порядок, симметрия и покой.
Всякая смута подавлена. Тьма свернулась в комок.
Блажен человек, который дошел до жизни такой,
захлопнул дверь за собой и запер ее на замок.
3. Благовещенье. Украинские письма. ХIХ век
В день Благовещенья, не выходя из дома,
разве в лавку, в квартале, за запрещенной снедью,
пачкой “Мальборо”, смесью валерианы и брома,
мимо фасада, прикрытого крупной сетью
в ожидании сноса или ремонта. Купол
ближайшего храма в этот день кажется выше
на полголовы. Дождик с рассвета капал,
но подустал и притих. Кот с выраженьем морды “не ваше
дело”, вихляя задом, свернул за угол,
засиженный голубями бюст в полукруглой нише
смотрит пустыми глазами, которыми прежде плакал,
незримая мама дает указания Маше,
моющей раму, поскольку Маша мыла раму в проеме,
а мама любила Машу как никто в этом мире и доме.
Машу тоже звали Марией. Как ту, перед которой
Ангел с цветущей ветвью стоял, возглашая:
“Радуйся, благодатная! Бог с тобою! До скорой
встречи”. Сухая акация. Шумная стая
грает и метит асфальт известковым пометом.
Ангел стучится к Деве. Она вопрошает: “Кто там?”
Ей отвечает церковный хор и звон с колоколен,
и смеется Младенец: “Разве ты Меня не узнала?
Читать дальше
