Екатерина Мурашова: Одно чудо на всю жизнь

— Здорово, — искренне восхитился Костик. — А можно мне стрельнуть?

— В другой раз, — сказал Никит а и смягчил отказ улыбкой. Впрочем, Костик не обиделся…

Ёська присел на корточки возле щенка и обнял его за шею. Щенок, недолго думая, облизал Ёськино лицо.

— Какой хороший щенок! — сказал Ёська. — Хочешь — бери, — предложил Тадеуш. — Он пока ничей. Мы его на дороге нашли.

— А можно мне? — обрадовался Ёська.

— Конечно, можно, — улыбнулся Тадеуш.

— Ты ему сразу понравился, — добавила стоящая рядом Капризка.

— Спасибо. Я его Чуркам съесть ни за что не дам! — непонятно сказал Ёська и поцеловал щенка в холодный чёрный нос. Щенок фыркнул и почесал лапой за ухом.

Баобаб подошёл к брату и встал рядом с ним.

— Тодька, я из гимназии уйду, — сказал он. — Я так решил.

— Чего так?

— Мне математика по сараю. Не въезжаю я в неё — и всё.

— И чего ж ты решил?

— В спортшколу пойду. Штангу тягать. У меня пойдёт.

— Верно, брат. Ты медленный, но упорный. Только курить бросай. Для спорта это нельзя.

— Уже бросил. Вот сейчас.

Стас Орлов решительно подошёл к Мокрому, которого узнал по зелёным соплям, пузырящимся под носом.

— Слушай, а тот, Вонючка, взаправду, что ли, помер? Что ж в больницу-то?

— Да не, — Мокрый примирительно махнул рукой. — Не взаправду. Это Лис вас пугал. Живой он. На базе лежит.

— На какой базе?

— Живём мы там.

— Как же живёте-то? Одни, без взрослых? — с любопытством спросил Стас.

— А чего нам взрослые? — Мокрый гордо выпрямился, шмыгнул носом.

— А деньги, жратва?

— Промышляем помаленьку…

— А родители чего ж, померли, что ли?

— По-разному, — уклончиво ответил Мокрый, уловил во взгляде Стаса удивление и даже, пожалуй, уважение и довольно улыбнулся.

Альберт, каким-то неведомым чутьём угадавший интеллектуального лидера бригады, разговаривал с Косым.

— А что, этот Вилли, ни разу про корабль не проговорился?

— Да нет вроде, мы про него и не знали ничего. Знали бы, так проследили бы, пошарились там…

— Нам Аи рассказывала.

— Надули они и вас, и нас — вот что я тебе скажу. Гляди — чуть все всех не перестреляли…

— Да нет, тут сложнее. Понимаешь… Как тебя зовут-то?

— Косой.

— А по-нормальному?

— По-нормальному — Матвей, но я уж и забыл про это…

— А что у тебя с глазами — всегда так было?

— Вроде всегда. Меня потому и в интернат сдали. Там получше стало. Сейчас вот очки разбились…

— А другие купить?

— Они у меня сложные очень, на заказ надо делать… Да и в них тоже. Операцию если бы сделать…

— Верно, сейчас, я слышал, ещё лазерная коррекция есть.

— Этого я не знаю, но ведь всё равно — большие тыщи нужны…

— Можно спонсора поискать, — рассудительно предложил Альберт. — Сейчас так многие делают. Не безнадёжное дело. Только вот через кого… Вы чего же — совсем отдельно? Взрослые-то у вас есть?

— Нет. Генрих — старший.

— Карлик? Ну надо же! А чего ж вас взрослые бандиты под себя не подгребут?

— Да я сам не знаю. Генрих платит кому-то, и ещё дружки отца, может, прикрывают. У них отец крутой был, пока не убили. Не знаю.

— Тем более. Ты подумай, насчёт спонсора-то. Я могу через интернет прокрутить…

Сёмка Болотников выполз из кустов, в которых хоронился почти с самого начала действия, и, с трудом разминая затёкшие и замёрзшие ноги, пошёл к отцу. Василий, увидев сына, как-то бестолково засуетился, зачем-то расстегнул и снова застегнул куртку.

— Шёл бы ты, Сёмка, домой, — сказал он. — Мать извелась. Чего тебе с этими? Я понимаю — во всём моя вина. Но я это… другой настрой возьму. На работу, вон, устроюсь. Я уж договорился — каменщиком в бригаду, которые коттеджи на берегу строят. Я же могу каменщиком, ты не думай — я в армии в Казахстане дома строил. И насчёт выпивки там строго, так что дисциплину блюсти… Ты, Сёмка, не серчай на меня…

— Да я же не из-за тебя, батя, — слушать отца было стыдно и непривычно. — Я этих испугался… шпионов или ещё кого… которые в озере. Теперь чего уж… теперь я вернусь… обязательно…

Генка сидел на снегу и слушал скрипку чернявого мальчика. Дышалось непривычно легко. Генка думал о том, что чудо в его жизни, о котором говорил Ёська, уже произошло. Одно чудо на всю жизнь.

«Но это же Еськино чудо! — сам себе сказал Генка и тут же возразил: — Нет, моё! Ёська ещё маленький, он не понимал, что должен был умереть в этом или следующем году, он вообще о смерти не думал. Это я знал, я думал, поэтому и чудо — моё. Ну, и Ёськино немножко. И всех других тоже, — неожиданно подумал Генка, оглядев ложбинку и всё, что в ней происходило. — Одно чудо на всех. Жалко мне, что ли?»