Асар Эппель - Латунная луна - рассказы

С обеих сторон рыгнули.

— Сейчас вот погружусь и обратно.

— А как? — спросили не поймешь из какого окошка.

— А никак! — ответили из другого какого-то.

— Давай грузися, а то мы запираемся! — потребовал справа серомордый.

Гость шевельнул вожжи. Буланка дернулась и вовсе ткнулась в плакат. С обеих сторон скучно молчали.

Он дернул правой вожжей, полагая, по-видимому, развернуться. Буланка подалась вправо и уткнулась в стенку. Он дернул левой. Лошадь подалась влево и снова уткнулась в стенку. Снова дернул правой, снова — левой, но, увидав, что на лошадиных боках появилась какая-то белая пена, закричал “Н-но!” Лошадь присела на задние ноги.

— Не под силу воз, дак и гужи пополам, — сказал кто-то из левых мужиков.

— Что же теперь делать? — обескураженно спросил он.

— Не тужи, наживешь ременные гужи! — пообещали слева вторые корявые ручищи.

— Ременные дорогой оборвутся, не починит, — засомневалось то же окно другим голосом.

— Как мне отсюда выехать?

— А въезжал зачем? Тебя просили?

— Тяни давай за обе, на попятный давай, — послышался от ворот бабий голос. Он оглянулся. Телега слегка выдавалась задком из ворот, а за нею виднелась баба с козой, объяснявшая ему дорогу.

Он потянул за обе вожжи, но вразнобой. Лошадь задвигалась, однако без толку.

— Тяни ровней.

Он растерянно потянул снова. Безрезультатно.

— Помоги ты ему, Малашка! — послышалось из оконца.

— А козу куда?

— А козу в жопу!

Баба полезла на телегу, зацепив ногой подтележное ведерко. Оно брякнуло. Оставшаяся без призора коза громко закричала.

— Заткнись, паскуда! — заорала баба. — Давай сюда вожжи, парень, — распорядилась она.

— Эй, Малашка! Юбка задралася! Скирда виднеется! — потешались в складских окошках.

Орала коза, орали из окошек, “Давай, курва гнедая!” — орала на лошадь баба.

“ Уж и скирда у тебя, Маланья!” — раздавалось из окошек. Он же сидел и не понимал, что такое скирда, почему скирда и что вообще будет.

Лошадь потихоньку пятилась, скребя оглоблями и стукаясь тележными боками о бревна стенок — действия бабы были не безупречны.

Наконец и телега и лошадь из ворот выпростались, а значит, стало можно грузиться. Баба сползла задом с телеги и по дороге к неутихавшей козе что есть силы пнула Буланку в брюхо.

— Что вы делаете?! — закричал он. — Не смейте бить животное!

— Вишь ты, разоряется! — удивилась баба и пнула козу.

— А ты не заголяйся перед каждым! — не унимались в окошках…

…Он до сих пор не пришел в себя после бревенчатого складского капкана. “Неужели нельзя было выехать по-другому? Как плохо все устроено!” — думает он, шевеля руками.

Тихо щиплет в отдалении пожухшую траву лошадь. Пролетела какая-то птица. По траве пронеслась ее большая тень, но самой птицы было не видать. Солнце в небесах помутнело. Трактор как стоял, так стоит. Тележная тень скрадывается, и уже не видно, как было час назад, ее горбатого от нагруженных мешков очертания на земле.

Сетон-Томпсона он не читал, хотя разных книг прочел множество. Поэтому не может сопоставить свою ситуацию с книжной. А не читал потому, что с революции до его рождения прошло всего шесть лет. Сетон-Томпсона за это время не издавали. До революции издавали. Даже собрание сочинений в десяти томах, которые непонятно где взять. Лет через десять, когда между рождением нашего возницы и революцией протекли уже шестнадцать лет и когда он, учась в школе, вроде должен был бы прочесть рассказы американца, книг в районной библиотеке не оказалось.

И вот теперь в отдалении пасется лошадь, которую он, путаясь в упряжи, когда порвался истертый гуж, соединявший правую оглоблю с дугой, распряг и вывел из оглобель.

Случилось все вот как. Он довольно споро ехал, хорошо ехал, ноги свешивались с телеги, ношеные-переношенные свои ботинки он разул и ощущал свежий с утра воздух свободными ногами. Он думал, как привезет крупу, как будут на него благодарно глядеть сокурсницы, но правая оглобля вдруг оторвалась от крепления на конце дуги, отчего лошадь, которой накатывающаяся телега сбила ход, забрала с дороги в поле и остановилась, поскольку оглобля уткнулась оторвавшимся концом в землю.

Кстати, разница между ним и нами состоит, главным образом, в том, что нам кое-что известно из его будущей жизни, а ему о ней неизвестно ничего. Ему сейчас лезут в голову жуткие предположения, хотя и неотчетливые, но отчетливыми становящиеся. Он не знает, сумеет ли снова запрячь лошадь, не знает, чем скрепит оглоблю с дугой, не знает, насколько сильно ему попадет за опоздание с “харчами” — вдруг он провозится тут до вечера. Еще он не знает, что за птица, крича, пролетела, не знает, кто заполз ему в штанину и жалит ногу, не знает, случится ли с ним солнечный удар, когда для поимки лошади придется покинуть тележную тень…