Александр Попов: Человек с горы

Григорий махнул рукой, поскользнулся и упал. Сухотин остановился, посмотрел на него сверху и укоризненно покачал головой. Григорий затих и -уснул.

– Эх, ты, поросенок, – хотя и усмехнулся, но был сердит старик. – А парнем, после армии, помню, каким ты был – аккуратным, приветливым, стройным, непьющим… Эх, что вспоминать!

Сухотин пошел было своей дорогой, но остановился: кто знает, сколько времени скотник пролежит в снегу, не простыл бы. Старик осмотрелся – рядом никого не было. Потянул скотника за шиворот – тяжелый, не осилить; пошлепал по щекам – Григорий сморщился, выругался и оттолкнул старика так, что он навзничь упал в снег.

– Э-э, брат, да ты притворщик, видать, – выбираясь из канавы и усмехаясь, сказал старик. – Силищи в тебе, как в быке, а на что ты ее гробишь? Жить бы тебе в красоте и разуме, а ты… Эх! – Жалко стало Ивану Степановичу этого большого, сильного человека.

Из коровника он услышал веселую песню женщин и заглянул вовнутрь.

– Батюшки мои! – сморщился он, как от кислого или горького.

В стойлах и загонах мирно жевали и мычали коровы и влажными глазами смотрели на выпивавших и разделывавших годовалого телка доярок. В кормушке спал электрик Иван Пелифанов, на него строго смотрела корова, не имея возможности воспользоваться сеном. Старая, худощавая Фекла, сраженная непосильным для нее хмелем, спала на топчане. Женщины неразборчиво пели.

"Спивается деревня, – подумал старик, сжимая губы. – Сидят без работы, последнее общественное добро разворовывают… Нет пути у Новопашенного! Только, поди, и остается ему, как Гришке Новикову, завалиться в канаву и ждать своей смертыньки. Все в этой жизни пошло прахом! И я, старый, уже ничем не могу помочь людям".

Он перекрестился, вздохнул и вошел в коровник.

– Бог в помощь, бабоньки, – поздоровался и поклонился он. – Гришка в канаве замерзает – помогите затащить в тепло.

– У-ухма! Смотрите, бабы – главный сельский прокурор пожаловал! -крикнула и притопнула полная доярка Галина Селиванова; несколько раз махнула лезвием ножа по тряпке, словно приготовилась для нападения на вошедшего.

Все недобро посмотрели на Сухотина и замолчали. Не поздоровались с ним односельчане, и горько ему стало.

Вздохнул он тихо, для одного себя, и сказал:

– Теленка, уважаемые бабоньки, жалко – надо было бы ему еще подрасти…

Но Сухотина прервала дородная, грозная пожилая Мария Прохорова:

– Ишь, бабы, разжалобился жалобенький! – Подошла к Сухотину, установив свои сильные мужские руки в бока. – А мужа моего, Семена, жалобенький человек, жалел тогда, помнишь небось? Чего побледнел, будто испужался, а?!

Хорошо помнил Иван Степанович, как Семенова Прохорова, известного в округе охотника, рыбака и браконьера, нечаянно повстречал на таежной тропе лет двадцать назад. Опасливо озираясь, Семен разделывал молодого сохатого.

– Сухотин стуканул в ментовку на Семена, – прошел слух по Новопашенному.

Но Иван Степанович не был виновен.

Большой штраф выплачивали и без того всегда бедствовавшие Прохоровы, -разорились, обнищали.

Иван Степанович не опустил глаза перед грозной женщиной и не мог оправдываться. Проснулась Фекла, увидела Сухотина и пошла на него:

– А-а, появился пакостник! Тьфу тебе!

Но так была пьяна болезненная, слабосильная старушка, что повалилась на пол, ударилась затылком о жердь, досадливо покачала маленькой седенькой головой. Обижена была старушка на Ивана Степановича, если по-здравому рассудить, напрасно: не пил Иван Степанович, а муж Феклы пил и от водки сгорел; не любила она Ивана Степановича также потому, что не бил он своей жены, ласков был с ней, а Феклу бил муж.

И Фекле ничего не сказал старик, – пытливо посмотрел на женщин: кто еще на него пойдет?

Задние надавили на передних, и женщины пододвинулись к Сухотину. Он сказал рассерженным женщинам:

– Скверно, бабы, вы поступили – колхозного теленка забили. Мясо по домам растащите – украдете…

Выпившие, взвинченные женщины стали кричать:

– Не твое дело, праведник!

– Иди своей дорогой!

– Мы всю жизнь гнем спину на колхоз – и ты нас укоряешь? Украли свое?!

– Пошел отсюда, старый хрыч!

Сухотин молчал; когда они немного стихли, сказал:

– Эх, вы, несчастные воровки!..

Хотел было выйти, но доярки набросились на него, били и ругали. Старик не кричал и сил вырваться не хватало, только закрывал голову руками. Потом упал, и женщины подняли его за руки, за ноги и бросили рядом со скотником Григорием Новиковым.