Александр Попов - Человек с горы

Старик сказал много – устал. Смотрел в ясное, нежно-розовое, как лицо младенца, небо, и чудилось ему радостное – поднимается он, как на облаке, к небу. И уже не видит людей. Ласковая синева укутывает его. "Хорошо как, ах, ты Боже мой!"

– Помираю, люди, поди… – то ли сказал, то ли подумал он и увидел выглядывавшего из-за облака Васю Куролесова.

Люди бережно несли на руках старика. Кто-то говорил, что дышит, кто-то осторожно шептал соседу по плечу: помер. Но все вдруг, словно по чьему-то велению, поняли и почувствовали, что любят они своего докучливого правдолюбца; и подумалось всем, может быть даже разом: "Как же без него будем жить, кто по зажиревшей совести смелее и вернее всех плесканет холодными, но отрезвляющими словами правды? Не всякий мог, а Степаныч мог! Кто теперь первым выйдет на дорогу, не жалея своей жизни, чтобы остановить супостата, едущего убивать любимый сосновый бор? Кто теперь не испугается силача и богатея председателя и скажет ему: прочь, злыдень?! Неужели некому? Неужели гнить Новопашенному в своих извечных пороках, а лекарь умер и не бывать другому?"

Чистые и растленные шли рядом с умершим или умирающим стариком, хмельные и трезвые, старые и молодые, но все они были новопашенцами, в которых горели, хотя и маленькие, капли разбившейся о них, людскую скалу, души старика. Они сейчас ясно почувствовали горящие осколки чужой, но все же родной для них души.

Люди брели по вязкому, мешавшему продвигаться снегу; им было тяжело, неудобно спускаться со стариком с горы, но они понимали, что ничего лучше уже не могут для него сделать. Лишь только каким-то чудом тоже взобравшаяся на гору старая, иссохшая Фекла услужливо поддерживала свалившуюся к снегу легкую руку старика.

Люди молча, скорбно спускались к Новопашенному.

А старик тем временем нежданно-негаданно встретился с Васей Куролесовым.

– Здорово, Василек, – сказал он ему. – Как живешь?

– Я и тута, Ваня, летаю. Хочешь попробовать? – откликнулся Вася, все такой же молодой, как много лет назад, все такой же кучерявый, словно барашек, все с такой же умилявшей односельчан глубокой задумчивостью в прекрасных томных глазах ангела или ребенка.

– Хочу! – вскрикнул Иван Степанович, и в груди заиграло то давнишнее, тайно жившее в нем детское желание полета. – Неси крылья!

– А не забоишься? – посмеивался мягкими губами Вася.

– Ты трусил, когда сиганул с горы?

– Я чуял, что разобьюсь, да все одно – полетел, – наивно моргали пушистые светящиеся ресницы Васи.

Иван Степанович задумался и с прищуром недоверия посмотрел на собеседника:

– Погоди, погоди, как же так: чуял, что расшибешься, а все же полетел? Чудно. Какая же тебя лихоманка понесла с горы?

– А та, которая тебя никогда не понесет.

– Так-так-так, выкладывай! – заострился взгляд Ивана Степановича.

– Что же выкладывать? Сам, Ваня, понимаешь, – грустно и серьезно, неожиданно как будто повзрослел, сказал Вася. – Ходит человек по земле -жизнь по порядку идет, хотя случаются несчастия, беды да болезни. Но чуть оторвался от земли, от людей, к птицам да Богу – так и пошло-поехало: страшно ему, не по себе, неуютно. Не его, Ваня, стихия. С людями ему жить! Вот какой закон.

– Почему же ты не по-человечьи поступил: нате вам – полетел?! Выкладывай!

– Глупый был. Так-то!

И лоб Васи рассекла хмурая морщина мудреца.

– Ну, брат ты мой, – усмехнулся Иван Степанович. – А я, Вася, всю жизнь мечтал: вот, думаю, как взмахну над Новопашенным, над всеми его грехами и гадостями.

– Глупый и ты, Ваня, – прервал Ивана Степановича совсем, оказывается, взрослый и крепкий умом Вася, такой, каким не помнил и не знал его старик. -Зачем полетишь? Что-то доказать людям? Одно докажешь: что гордый ты и глупый. Так-то! И на горке ты жил – все равно что летел. Не с людями был, горе и радость с ними не делил и – упал, как и я же, – грустно, глубоко вздохнул Куролесов.

Так растерялся старик, что ни одного слова произнести не мог, – не шло ни слово возражения, ни слово защиты. "Надо же такому быть, – подумал старик, – даже Вася, мечтатель и безрассудный летун Вася, которому я так всю жизнь завидовал, и тот осудил меня: мол, гордый, что полез на гору!" -Насупился старик, тоскою налилось сердце.

– Зачем грустишь? – спросил Вася.

– Да вот, что-то разбабился…

– Печалься, не печалься, а жизнь прожита. Хорошо ли, плохо ли, а если не злодеем был – люди тому многое прощают, порой все до последней капли. Глянь-ка, Ваня, вниз: вон над твоими мощами самый твой первейший враг -Алексей Федорович Коростылин – склонился и заплакал.