Александр Попов - Человек с горы

– Саню, батя, малым помнишь. Посмотри, как вымахал. Жердь!

– Что обзываешься? – сказал Александр и хотел было скрыться в своей комнате, в которой звучал магнитофон, но отец остановил:

– Александр, похвались деду, какую школу ты заканчиваешь.

– Зачем хвалиться? – с равнодушием в лице и голосе возразил сын, и старику показалось, что он сказал зевая, с ломотой в скулах. – Элитная школа, что еще?

– Слышишь, дед, элитная! – выставил Николай перед лицом Ивана Степановича палец, как бы начиная подсчитывать плюсы своего образа жизни и достижения. – Александра сразу готовят в университет, – так-то!

– Не хвались, – сонно произнес Александр и ушел в свою комнату.

– Еще будешь указывать взрослым! Сейчас проверю дневник, – сказал Николай Иванович. Отцу шепнул: – Он у нас славный парень, ты не смотри, что мы немножко цапаемся. Дружно живем. И Дениска у меня – пистолет! Ушел на занятия в танцевальный ансамбль. Гордись, батя, – твой внук метит в университет, а потом, глядишь, и в академию угодит, попрет по должностям, в науках или бизнесе, так-то!

Старик вздохнул:

– Дай-то Бог.

Сын подтолкнул отца к кухне:

– Пойдем перекусим. Людмилочка, у тебя готово?

"Хоть ласковым вырос", – подумал старик, но ему стало совестливо перед самим собой, будто этим "хоть" отказывал сыну в других достоинствах.

Людмила пригласила всех к столу. Николай Иванович откупорил бутылку "Перцовки", но отец решительно отказался пить.

– Во – по-сухотински! – гордо сказал Николай Иванович, пряча бутылку в холодильник. И обратился к Александру, неестественно-вяло водившему вилкой по сковородке с жареной картошкой: – Наматывай на ус, молодое поколение.

Александр усмехнулся и сказал, ни на кого не взглянув:

– Кто не курит и не пьет, тот здоровенький помрет.

Николай Иванович увидел вздрогнувшую бровь отца, его сжатые губы и услышал его хотя и тихий, но ясно окрашенный вздох досады и страдания. Старик уже умел страдать только молча, как, наверное, страдают деревья и камни.

Николай Иванович побагровел:

– Дневник посмотрю. Не дай боже двоек нахватался – всыплю. Ешь и – за уроки, понял?

– Слушаюсь, – игриво-бодро ответил Александр.

И старик ниже склонил свою жалкую седоволосую голову. Он понял, что его сын Николай и его внук Александр находятся во вражде. У него стало жечь в сердце. Но еще больнее было старику понять, что он, уже не сильный духом и телом человек, не сможет помочь им – не сможет умягчить сердца родных людей, чтобы жилось им на земле в радость, в веселие.

За столом молчали, и молчание становилось неловким. Николай Иванович прикусил губу, мучимый противоречивыми чувствами. Потом достал из холодильника вскрытую "Перцовку" и немного выпил.

Людмила была женщина простая и ясно не поняла, что произошло с мужчинами – один насупился и молчал, а другой пил и тоже молчал. Она не знала, как себя вести, что говорить; она робела смолоду перед свекром и не понимала, что являлось для него хорошим, а что плохим.

– Вы, Иван Степанович, кушайте что-нибудь – с дороги ведь, – робко вымолвила Людмила.

Старик поднял на невестку глаза, и она увидела в них слезы. Беспомощно посмотрела на мужа и боялась еще раз взглянуть на свекра.

– Это, ребята, у меня так, – произнес старик, – от старости чего-то мокнут глаза. Как у бабы, – улыбнулся он.- Слышь, Николай, ты меня поутру домой утартал бы, что ли: тоскливо мне в городе, да и пес Полкан сидит голодом. Совсем я запамятовал о нем, когда уезжал. Увезешь, а?

– Угу, батя.

И все были рады такому обороту.

– Пожа-а-ар! – летела по Новопашенному страшная, рассыпавшаяся по улицам и заулкам яркими искрами новость.

Иван Степанович жил в своих мыслях и ему по-стариковски наивно и правдоподобно померещилось, что о пожаре он только лишь подумал. Он все сидел на корточках над сломанными санями, так и не начал ремонтировать, думал о сыне, и внезапно мысль повернулась к пожару.

– Вот так-так: а что у Кольки горело? – привстал он и выглянул через дверной проем на улицу. – Дача, что ли? Да нет, поди ж ты, ничего у него не горело. А почему я вдруг о пожаре подумал? Да так мне стало боязно, – будто в самом деле у сына что-то сгорело. Не дай Боже. Ему и так худо живется на свете, а тут еще пожар случился бы… У-у, солнце разошлось! Чудесный денек, братцы вы мои, – разговаривал сам с собой старик. – Не надо пожаров, не надо ни твари, ни человеку горя – радуйся, радуйся солнцу, окунайся с головой в жизнь.