Елена Муравьева - Глупости зрелого возраста

Ровно в 19.0 °Cологуб набрал нужный номер:

— Я на месте.

— Очень хорошо. Вы подниметесь?

— Нет. Я жду вас в машине.

— Хорошо. Иду.

Через несколько минут хлопнула дверь парадного, явив миру Роскошную Женщину. Что там Рубаняк лепетал о болезни? Сияющие глаза, розовый румянец, покачивающий танец бедер — все утверждало силу и здоровье.

— Добрый вечер.

— Добрый.

Генрих вышел навстречу, открыл дверцу машины, вдохнул сладковатых запах духов, сглотнул подступивший к горлу ком (все-таки он нервничал) и вернулся на свое место.

— Прекрасно выглядите, — как обычно в разговоре с Ириной комплименты превращались в дежурную констатацию факта.

— Спасибо.

— Я не очень помешал вашим планам?

— Я бы сейчас сидела на диване и смотрела телевизор.

— Значит, вы никуда не торопитесь?

— До пятницы я совершенно свободна.

— Почему до пятницы? Сегодня же суббота, — спросил Генрих.

Сколько раз Ира попадала впросак с этой нехитрой шуткой. Казалось бы, нетленный мультипликационный шедевр про Вини Пуха должен жить в веках. Ан, нет, народ не помнит своих героев. На лице Сологуба разлилось искреннее удивление.

— Это из мультика, — пояснила Ирина.

— Ах, да, я вспомнил… — блеснул эрудицией главный бухгалтер. Однако отстраненные интонации убавили ценность сделанного открытия. Сологуб явно думал о чем-то другом.

— Кажется, из всего сказанного мной по телефону вы ничего не услышали? — С прелюдией было покончено. Генрих Романович перешли к официальной части встречи.

— Увы.

Иру всегда удивляла сдержанность Сологуба. Иногда ей даже казалось, что Генрих живет за каменной стеной, откуда выбирается изредка, ненадолго и исключительно для решения конкретных вопросов. Эмоциональной и говорливой ей было сложно найти общий язык с человеком, который обходится минимумом слов и если выпадает возможность, вообще молчит. Однако сегодня Генрих был на удивление красноречив.

— С понедельника я буду принимать дела на другом объекте, поэтому хотел бы привести в порядок отчеты по издательству. Как вы понимаете, по договорам есть вопросы. Извините, что решать их приходится в субботний вечер, но в компенсацию за это я готов угостить вас ужином, — первая же непривычно длинная фраза в исполнении главбуха повергла Иру в непомерное удивление.

— Что ж, ужин так ужин, — самоотверженно признала она.

— Мы едем на Подол. В одно очень симпатичное местечко. Прошу прощения, но по дороге я не смогу развлекать вас светской беседой. Трасса требует внимания.

Самым слабым местом плана была дорога до ресторана. Генрих долго думал, как себя вести в эти четверть часа и, с сожалением, понял — вариантов немного. Первый — завязать легкую малозначащую беседу — не подходил в силу сложности исполнения. Остальные в голову почему-то не приходили.

Сологуб и в лучшие времена в основном помалкивал, а после смерти жены и вовсе отказался разговаривать. Дочь даже водила его к психологу. Консультация прошла на редкость удачно. Врач — мужик его возраста спросил:

— Ты чего молчишь?

Генрих отвернулся к окну и не проронил ни звука.

— Не дури. Дочка твоя заложила золото, чтобы оплатить мой гонорар.

Это был аргумент.

— Хочу и молчу, — ответил с натугой Генрих.

— И то верно, имеешь право, — признал специалист и выдал новый вопрос: — Только дочь-то, зачем пугать?

— Что? — логической связи между своим нежеланием попусту сотрясать воздух и страхами дочери Сологуб не видел.

— Человек мать потерял, а тут папаша под психа косит. Каждый испугается.

— Пошел ты…

— Ты, — психолог заглянул в карточку, — Генрих Романович, не груби. Ты лучше прекращай Ваньку валять. Не будь эгоистом. Дочке сейчас хуже чем тебе. Мать — она одна на всю жизнь, а ты завтра второй раз женишься, и будет у тебя все хорошо.

— Я? Женюсь? Завтра? — изумился Генрих. У него не было больше сердца. Кровавая рана в груди сочилась непрестанной болью и черным отчаянием.

— Мужики редко остаются одни.

— Бред.

— Бред или правда, ты разберешься потом. А сейчас давай, завязывай с истериками. Будь мужиком.

До того Генрих не задумывался, что своим молчанием может доставлять кому-то неудобства. Он всего лишь хотел остаться один на один со своим горем. Хотел в тишине и покое насладиться своими воспоминаниями.

— Ну что? — Сгорбленная фигурка дочери на стуле в пустом коридоре, тонкий голосок полный надежды, взгляд в ожидании приговора. Генрих содрогнулся от отвращения к себе. Он бросил девочку в самую трудную минуту жизни. Он поступил, как слабак. Как предатель!