Мишель Турнье - Метеоры

Любопытство заставило меня выждать. Он еще час слонялся по рынку, потом взял такси — я поехал за ним в своей машине. Он вышел у отеля «Мараба», на авеню Королевской Армии, короткое расстояние, которое он вполне мог преодолеть пешком минут за десять.

Я мгновенно узнал худого волка на мотоцикле, совершающего дикий слалом на Парижском бульваре, забитом машинами. На заднем сиденье расположился «мальчик с виноградом» Мурильо. Приступ желания, но глухой, самортизированный. Сердце более или менее спокойно. Я занят вездесущим юношей.

Мне пришла в голову оригинальная мысль. Я резко свернул к отелю «Мараба», благо был еще поблизости. Вошел в холл. Швейцару, встретившему меня с вопросительным видом, я сказал правду: «Я ищу одного человека». Это вечная правда, самая глубокая из всех моих истин, мое единственное занятие с тех пор, как я существую. Потом я осмотрел салоны первого этажа. Скоро я нашел его, он расположился в огромном кожаном кресле и читал, скрестив голые ноги. Необычная резкость его черт, тонких, как бы вырезанных лезвием. Читать — а может быть, даже разгадывать, дешифровывать — это казалось естественным предназначением для человека с таким лицом, преобладающим выражением которого было спокойное изучающее внимание. Несмотря на свой рост и детские одежды, сейчас он мне показался старше, чем я подумал вначале. Шестнадцать, может быть. Этот мальчик, неподвластный пространству, возможно, жил и вне времени?

Я наблюдаю за павлином и павлинихой (правильно ли ее так называть?), служащих украшением маленького внутреннего дворика отеля. Превратное мнение о павлине — на самом деле он не распускает хвост. Он не тщеславен, он — эксгибиционист. Распуская хвост, павлин обнажает и демонстрирует свой зад. И нет никакого сомнения, что, приподняв свою пышную юбку из перьев, он вращается на месте и топчется, чтобы никто не пропустил зрелища этой открытой клоаки в венчике лилового пуха. Природа этого жеста неочевидна, о ней нельзя догадаться априори, как любит делать обычный «здравый смысл». Мой собственный здравый смысл заставляет меня видеть вещи противоположным образом.

Вездесущий юноша опять проявил свою власть, и притом самым живописным образом. Жара и моя охотничья страсть толкнули меня к великолепному муниципальному бассейну, его размеры и удобство заставляют забыть о недостижимом пляже и море в мертвых складках. Едва я оказался в воде, как узнал его, взобравшегося на мраморный бортик и повернувшегося, чтобы одним легким и гибким движением усесться на нем. В первый раз я видел его почти без одежды. И хотя он сложен совершенно пропорционально, невзирая на худобу и сухость, я остался холоден. Частично, без сомнения, из-за того, что на нем были плавки. Нет ничего нелепее этого вида одежды, которое горизонтальной линией пересекает вертикальность тела, ломая его целостность. В плавках тело не обнажено, и в то же время лишено одежд, говорящих порой на странном и волнующем языке. Они — просто отрицание наготы, разрушенной, задушенной повязкой.

Час спустя, выйдя из бассейна, я пересек бульвар Сиди-Мухаммеда-бен-Абд-Аллаха, чтобы взглянуть на прославленный аквариум. Он был уже там, перед клеткой с игуанами, одетый в белое, с сухими волосами. Вот тогда меня — выражаясь вульгарным языком — как громом поразило. Я почувствовал себя необратимо привязанным к этому юноше, более того — обреченным быть с ним с этих пор и навсегда, несмотря на то что солнце погасло и пепел покрыл мою жизнь. Со мной очень давно не случалось подобного. Настолько давно, что я забыл об этом ощущении и не заметил, как оно подкралось. Слова, произнесенные вчера: «Я ищу одного человека», стерлись, и на их место пришли другие: «я нашел одного человека». Короче говоря, я в первый раз влюбился. Слава богу, я знаю, что он живет в отеле «Мараба» и, значит, всегда могу надеяться найти его. Я лелеял мысль переехать и снять комнату в том же отеле.

Одно обстоятельство поразило меня. Я холодно рассматривал его в бассейне. Откуда же это пламя, вспыхнувшее в аквариуме? Разумный ответ — только один, но все равно непонятен и загадочен: вездесущность. Да, именно вторая встреча поразила и воспламенила меня, она убедила меня окончательно в феномене вездесущности. Я влюблен в вездесущность!

В ресторане. За соседним столиком расположилось американское семейство. Два мальчика — пяти и восьми лет, — одинаково атлетичные, русые, кровь с молоком. Младший, настоящий маленький зверек, с насупленной мордочкой фавна, набросился на старшего, который не сопротивлялся и хихикал. Он щипал его, тузил, трепал ему волосы, колотил, лизал, кусал. Какой чудесной игрушкой обладал этот малыш в другом, старшем, более сильном и совершенно пассивном, согласном на все брате. Материнская пощечина прервала это избиение… на тридцать секунд.