Мишель Турнье - Метеоры

В следующем году произошел странный эпизод, который так и остался необъяснимым. Однажды утром Эдуард собрал нас всех в большом зале. Он ничего не стал произносить. Вкус к этому он утратил с того проклятого дня. Но он обнял нас с особенным чувством, и мы заметили, что под пальто на нем была трехцветная перевязь мэрии нашей коммуны. Он отправился в Динан. Вечером он вернулся еще более подавленным и разочарованным, чем когда-либо. Опять же, я могу только делать предположения о цели этой загадочной и торжественной поездки. Но мне известно, что через два дня группа новых «террористов» — тогда так называли повстанцев — была расстреляна в Динане. Повсюду развесили объявления с их именами и фотографиями, с текстом приговора, подписанного полковником, командующим этим районом. Самый молодой из них — ему было восемнадцать лет — происходил из сосед ней деревни, и, очень возможно, что Эдуард знал его семью. Я не думаю, что как бы ни была велика его наивность, он поехал в Динан за тем, чтобы просить пощады для этого ребенка. По некоторым сведениям, подтвержденным его торжественным прощанием в тот день, он ездил, чтобы попросить иной милости у полковника динанской комендатуры: он хотел занять место юного повстанца перед расстрельным взводом. Разумеется, ему просто рассмеялись в лицо. Великолепная смерть, которой он добивался, не имела никакой выгоды для оккупационных войск, разве еще больше опозорила бы их. Его прогнали, и он никогда не рассказывал об этом ни одной живой душе. Бедный Эдуард! Он был обречен видеть, как вокруг погибают юные и любимые, а самому брести своей дорогой к болезненной деградации и старческой немощи, к смерти в своей постели.

Освобождение пришло к нам в 1944 году, но следующий год не принес хороших новостей. Из шестнадцати депортированных только десять после пребывания в больницах, где пытались восстановить здоровье, вернулись в Звенящие Камни. Тем не менее трое из них умерли, не дожив до осени. Но никто из них не мог — или не хотел — сообщить новости о Марии-Барбаре. Эдуард изо всех сил старался узнать хоть что-нибудь. Он изготовил планшетку с двумя ее портретами и датой ареста и прошел с нею, повесив на шею этот скорбный плакат, все центры депортации в Германии, Швейцарии, Швеции и Франции. Этот крестный путь, длившийся шесть месяцев, оказался совершенно напрасным.

В ноябре 1947 года он совершил поездку в Касабланку, чтобы распорядиться продажей какого-то имущества, принадлежавшего Поставу, старшему из братьев Сюрен. Мы воспользовались правом сопровождать его в этом путешествии, которое совпало со смертью нашего дяди Александра, убитого в портовых доках марокканцами.

Сам Эдуард, почти ослепнув, умер в мае 1948 года.

Александр

Касабланка. В Африке мне дышится легче. Я повторяю мусульманскую поговорку: женщины — для семьи, мальчики — для удовольствия, дыни — для радости. Гетеросексуальность здесь не носит того принудительного характера, которую монополия придала ей в христианских странах. Мусульманин знает, что есть женщины и есть мальчики и что добиваться от них можно только того, чем их одарила природа. Христианин, воспитанный путем особой дрессировки, с детства в заветах гетеросексуализма, напротив, сводит все свои желания к женщине, и в то же время относится к ней как к заменителю мальчиков.

Здесь легче дышится. Неужели потому, что я в арабской стране? Так хочется обмануть себя, создать ложную иллюзию. Зачем отрицать? Книга жизни почти окончена. Унылые годы спекуляции и черного рынка, наступившие после смерти Дани и потери Сэма, опустошили мою душу. Моя жизненная сила должна была истощиться до предела, чтобы я научился ее измерять. Я определяю мою активность по тому факту, что почти не желаю мальчиков. По мне, любить жизнь означает любить мальчиков. Вот уже два года — нельзя этого отрицать — я люблю их гораздо меньше. Мне не надо опрашивать друзей или глядеться в зеркало, чтобы понять, что мое пламя, отличавшее меня от гетеросексуалов, колеблется, тлеет под углями и что мне грозит превратиться в такого же, как они, — серого, мрачного, угасшего.

Вместе с этим я разлюбил и мусор. В детстве, в юности я плыл по течению, блуждал в изгнании, куда бы я ни направлялся. Я был, как говорят в полиции, — без очага и определенного места жительства. Дарованное судьбой наследство Постава наделило меня королевством: белые равнины Эскобиля, посеребренные холмы Мирамаса, серая земля Роана, черный холм Айн-Джаба и другие территории, избегаемые приличными людьми, поверхностные, если даже уходят в глубины, составленные из множества обволакивающих, заглатывающих оболочек.