Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса

Они смотрели на Пента очень озабоченно. Но это только его порадовало.

— Вы пробовали когда-нибудь переиначивать Черни? — спросил Пент.

Лембит кашлянул. Стелла тоже кашлянула.

— А-а, ну конечно нет… — засмеялся Пент, вполне возможно, что тоже несколько болезненно. — Вас ведь больше влечет народная музыка. Мне тоже нравится «Рига в Тарга»…

— Пент! — воскликнула Стелла уже с отчаянием.

— Сейчас, сейчас… — Химик-бумагоделатель с бумагами химика решил их напугать как следует. — Знаете, добавив всего лишь три фразы, можно вдохнуть в роман новую струю.

— Три? — удивился Лембит. — На весь роман?

— Я считаю, что хватит. Там выведен один мужественный человек, который борется «с отдельными недостатками» на заводе сельскохозяйственных машин. Вместе с ним работает поклонник западного менталитета, разумеется негодяй. С такими скверными людьми очень трудно вести борьбу, поскольку они прикрываются прогрессивной фразеологией… Но я вдаюсь в подробности! Итак, там есть один эпизод — главный герой Николай, усталый и подавленный, приходит домой. В спальне уже темно. На занавесках переливаются отсветы неоновой рекламы находящегося напротив ресторана. Доносятся слабые, нервически пульсирующие звуки джаза. На туалетном столике в свете уличного фонаря мерцают флакончики и баночки.

С постели поднимается Наталия Федоровна. Какой-то миг они стоят молча, затем сильный несгибаемый муж припадает к ее груди. Минута слабости. У нее слезы навертываются на глаза. Понимаете?

Чего же тут не понять.

— Да, но представьте себе, что Николай прижался к груди… Василия Федоровича… — Пент взглянул на них с торжеством. — Каково? Разве весь опус не обрел бы иное пространство и время, трагическое и увлекательное?

— К груди Василия Федоровича? — до Лембита не дошло. В отличие от Стеллы. Она вздрогнула и закусила губу.

— Вы понимаете, Стелла?

— Вероятно, Пент хотел сказать, что роман обрел бы это… ну, иное пространство и время, если бы главный герой был… — она сглотнула, — педерастом…

Лембит поперхнулся своей розовенькой бурдой и зашелся в кашле. Потом принялся чихать.

— Я… я вас не понимаю, — еле перевел он дух. По крайней мере на миг Пент выбил его из колеи. — Вы, кажется, шутите? Но литература это такая вещь, над которой нельзя потешаться подобным образом. На мой взгляд. — Он вытер нос большим клетчатым платком — почему-то на нем не было национального узора! — и повторил еще раз: — На мой взгляд.

Однако Лембит, преодолев кратковременное замешательство, пристально посмотрел на осквернителя литературы и заметил, что, может быть, хватит на сегодня беллетристики — тем более что «вы начинаете нервничать» от разговоров на подобные темы…

И тем не менее Лембит счел необходимым сам закончить эту тему.

— Ваши последние рассуждения мы со Стеллой (почему, черт возьми, « мы ») считаем попыткой слегка пошутить. Вообще же, кажется, все мы придерживаемся одного мнения — у литературы прежних лет есть свои большие эстетические достижения, хотя мы (почему опять « мы »?) не должны плестись в хвосте великих предшественников. Мы сами должны что-то суметь. Нам требуется что-то новое. Новое и основополагающее! — И он спросил, что по этому поводу думает «гражданин вселенной».

— Право, не знаю… — помедлил Пент, потом добавил: — Впрочем, против руководящих указаний возражать не принято!

— Ну вот, вы и сами признаете! — То ли он не заметил сарказма последней фразы Пента, то ли просто его игнорировал. — И наряду с новым, зовущим вперед, нам, эстонцам, необходим глубокий анализ минувшего, мы ни на что не должны закрывать глаза, мы должны все прочувствовать.

— Вполне возможно, — холодно отреагировал Пент. Стелла, заметив равнодушие мужа, взглянула на него с укоризной. А Лембиту, по всей видимости, было достаточно того, что ему не возражали.

Тут в самом деле тема разговора переменилась. И несколько странным образом.

Маленький человечек вдруг весь засветился радостью и провозгласил:

— В 1683 году моего прапрапрадеда вместе с его женой обменяли на двух чистокровных охотничьих собак. У меня есть на сей счет подлинный документ. Они жили где-то под Синди, а затем их перевезли на остров Кихну. Дедушка (то есть прапрапрадед) знал кузнечное дело, а на Кихну якобы настоящего кузнеца не было. Что вы по этому поводу скажете? — И он задрал голову, словно легавая в стойке.

Пент ничего не сказал, только подумал, что едва ли решился бы обнародовать такой факт.