Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса

Когда Стелла солидаризировалась с нашим хорошим, известным поэтом, провозгласившим реку Выханду священной, Пент ничего не мог возразить против. И не посмел сказать, что Ганг тоже считают священной рекой, что местные жители очень высоко ставят Волгу и Сену — его благоверная наверняка рассердилась бы. Разумеется, Стелла делала все для того, чтобы увлечь Пента своим любимым занятием — народными танцами, — но тут он был непреклонен: они его не привлекают. К сожалению, он еще поведал Стелле, будто как-то раз один фанатик молдавских народных танцев, увидев на сцене нашу «Ригу в Тарга», пришел в крайнее изумление и спросил, неужто и впрямь смысл эстонских народных танцев только в том и заключается, чтобы исполнители как можно меньше двигались? Такое невежественное суждение ранило Стеллу в самое сердце, и Пенту пришлось провести ночь на диване: у жены ужасно разболелась голова.

— На кой черт ты изучала английскую филологию? — спросил однажды Пент. — Тебе бы больше подошла эстонская филология или даже, на мой взгляд, этнография. — И он добавил, коль скоро уж посчастливилось овладеть языком, ее должен привлекать мир Шоу, Уайльда, Скотта, Фицджеральда и Фолкнера. Да, Пенту не хотелось бы сравнивать Таммсааре и Фолкнера, писатели ведь не спортсмены, чтобы их стричь под одну гребенку, однако же для него Фолкнер предпочтительнее. И Стелла снова обиделась, снова попрекнула Пента тем чувством, вернее его отсутствием, которое он сам про себя честно и с некоторой горечью дерзнул назвать национальной импотенцией. Нет, Стелла прежде всего для того учила английский язык, чтобы знакомить иностранцев со своей маленькой родиной, пробудить в них любовь к чудесной Кунгла и дубравам Таара [34] Кунгла — сказочная страна счастья, Аркадия; дубравы Таара — рощи языческого бога. . Образно говоря, дело обстояло так: если бы Пент воспользовался английским языком примерно как доктор стетоскопом, приложив его к груди иной культуры и внимательно вслушиваясь в биение ее сердца, то Стелла использовала стетоскоп на манер автомобильного гудка или пастушьего рожка, дабы трубить на весь мир о делах эстонских. На его взгляд, сей инструмент порой издавал какие-то скрипучие звуки, от них звенело в ушах… (Да простит его староэстонский бог Уку!)

Пент терпеть не мог широковещательную любовь с патетическим налетом и даже считал, что всякое чувство, выраженное в кричащей форме, чуждо подлинно эстонской душе. Превозносить народ, к которому ты принадлежишь, вообще странно, вроде бы даже равнозначно самовосхвалению. Да и собирать под одной крышей всю Эстонию, как бы мала она ни была, тоже представляется непосильным занятием.

Пенту особенно нравился приветливый и в то же время лукавый нрав островитян, недурны были Пылваский и Выруский края. Самые противоречивые чувства он испытывал к Центральной Эстонии. Но вот ведь забавно — именно центральные эстонцы, самые недоверчивые и замкнутые, даже можно сказать вероломные, были ему ближе всех.

Едешь по пыльной равнине и наконец прибываешь на место (дедушка Пента тоже жил в Центральной Эстонии). При этом можешь не сомневаться, что какой-нибудь правнук Тийта Хундипалу [35] Зажиточный хуторянин, персонаж эпопеи А. Таммсааре «Правда и справедливость». , твой «тихий» сосед, пялится на тебя из-за дерева, собственного носа не высовывая. Относится он к тебе далеко не лучшим образом. Вскоре случайно узнаешь в деревне, что сам ты горький пьяница, твоя невеста или жена (тут в два счета определят, кто она такая!) жуткая мотовка да еще вдобавок клептоманка, а у твоей собаки трихинеллез в опасной форме — иначе какого шута она вертится на месте, пытаясь ухватить себя за хвост…

Все же постепенно тебя как бы принимают в свою среду и наступает день, когда тот самый сосед одобрительно говорит другому, дескать, пусть жена у Пента страшная пьяница, собака клептоманка, а у него самого трихинеллез, в общем и целом он все-таки истинный эстонец. И в чудесную, бархатистую ночь под Ивана Купалу, когда костер трещит, озаряя небо, и девушки «как изюминки в сдобной булке ночи» (это стихотворение поэта Хейти Талвика очень Пенту нравится!), когда на траву легла роса и где-нибудь на лесной поляне в замершем, таинственно теплом воздухе расцветает папоротник, н-да, в такой чарующий момент сосед, махнув рукой, подзывает тебя к себе под кустик и, вытащив из-за пазухи бутылку, предлагает глотнуть. Говорить вам особенно не о чем, ты просто поглядываешь на огонь, но всеми фибрами своей души ощущаешь: вот оно — твое отечество!