Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса

— Я вам еще покажу! В следующий раз синтезирую индол и скатол! — отбрехивался Пент. Но о том, что это за вещества, мы лучше умолчим, и без того, кажется, от тетрадки идет скверный дух. Так что обратимся к чему-нибудь почище.

Математика — вот наука безо всякого запаха! Как обстояло с ней дело у молодого мыслителя?

Следует сказать, что преподаватель математики произвел на Пента сильное впечатление. Он весьма высокомерно провозгласил, что математик, как таковой, не знает, с чем имеет дело, и не испытывает к этому ни малейшего интереса!.. Заявление заносчивое и самоуверенное, декларирующее полное безразличие. Почти такое же по отношению к человеческим радостям, горестям, слабостям и так далее, как у самой природы (или, вернее, Природы?). Дабы слегка подорвать сей интеллектуально-аристократический суверенитет, Пент вынужден был провести определенную параллель с некоей механической мешалкой, которая перемешивала в его колбе шибающий трупным запахом диамин столь же равнодушно, как и все прочее — хотя бы эфир, пахнущий земляникой или ананасами. Он вынужден был провести эту параллель хотя бы ради самозащиты, потому что в глазах математика Пент пощады не находил. Стоя у доски, он при сложении векторов безнадежно перепутал их невыразительно прямые линии, не имеющие никакой индивидуальности, и не справился с довольно простым заданием. (Любопытно, как бы отреагировал преподаватель, если бы он упомянул в этой связи об увлечении друга Якоба веселяще волнистыми векторами?)

Математик поставил на нем крест, буквально перестал его замечать. Примерно так же, как некогда известный теннисный тренер. Обидно, конечно, но Пент понимал, что преподаватель прав в своей вызывающей уважение интеллектуальной заносчивости. Ничего не поделаешь!

А как с общественными дисциплинами?

Тут Пент С.чувствовал себя совершенно свободно, хотя порой несколько докучал ученым мужам, используя швейковскую тактику отца. Он гневно разглагольствовал о грехах правых и ошибках левых в жаркой классовой борьбе, а центристов провозглашал особенно опасными скрытыми врагами. Затем вдруг растерянно умолкал и застенчиво спрашивал, если все это так, а так оно и есть! — то не может ли товарищ преподаватель указать, какую позицию должен занять он, студент Пент С, на этой большой трибуне или арене? Чуточку левее середины или же, наоборот, правее?

(Уважаемый доктор Моориц! Да не пробудит этот пример сомнений по части идеологической зрелости вашего пациента! Химик Пент С. всегда был человеком смирным, законопослушным и безраздельно преданным господствующим идеям, не принадлежал к числу насмешников и зубоскалов, хуже того — к лагерю оппозиционеров. Он всегда знал, где сесть, какую позицию занять, и понятие дозволенных компромиссов вполне ясно лояльному полуамнетику. Подобные вопросы коварного свойства задавили только для того, чтобы проверить остроту ума лектора; такие штучки откалывали примерно с той самой целью, с какой вы пользуетесь своим молоточком с резиновой нашлепкой: дабы выяснить быстроту рефлексов. Подобным образом студенты с давних пор испытывали своих духовных наставников. Ну, теперь и это сказано.)

Что еще?

Конечно, он мог бы детально описать так называемые студенческие междусобойчики, или пирушки. В те годы они казались весьма импозантными, а теперь, по прошествии лет, весьма безобидными.

Химики находились в лучших условиях, чем прочие студенты, поскольку они порой имели возможность добраться до спирта (конечно, благодаря шахер-махеру и ловкости рук). Они умели прекрасно очистить технический спирт активированным углем в установке, заполненной кусочками стеклянных трубочек, даже с денатуратом справлялись — коагулировали сивушные масла перманганатом калия, а затем перегоняли остаток. Еще химики готовили знатные ликеры, а также смеси всех цветов радуги, где при помощи соответствующих добавок каждый цвет располагался слоями, не смешиваясь с другими. А вообще химики закладывали не больше остальных студентов. И Пент в этом отношении нисколько не выделялся (правда, несколько позже наступил период, о котором такого не скажешь).

Между прочим, учеба Пента совпала с годами, когда самоуверенность студентов снова стала подниматься: они отвоевали право носить цветные шапочки, дискутировали относительно принципа свободного посещения лекций и объявляли несущественным получение всеми поступившими диплома о высшем образовании, лишь бы каждый стал стопроцентным интеллигентом. В то время Пент где-то раздобыл брошюрку, изданную лет сто назад, в которой шла речь о так называемых фуксах. В ней указывалось: «мордашка у лисенка вполне может быть глупенькая, только ей надлежит быть гладенькой…», то есть безусой и безбородой. Весьма забавно было читать такое, особенно когда он сам вышел из подобного возраста и обрел возможность тюкать первокурсников-фуксов.