Энн Ветемаа - Лист Мёбиуса

Партнеры продолжали развиваться в полной симметрии, пока это доктору не наскучило, он ее нарушил и его положение сразу же ухудшилось. Однако ухудшение было незначительное, фигуры стояли все так же скучно.

— Значит, вы хотели бы дать Нипернаади успокаивающее? — вернулся к прервавшемуся разговору Карл Моориц.

— Вовсе не я ! Ни в коем случае! Но я уверен, что доктор Фурор тотчас пошел бы на это. Как только я подумаю о его таблетках… — И Эн. Эл. опять разозлился. — Вполне возможно, Нипернаади при помощи психотропных средств станет порядочным и смиренным дядечкой, утратив свою неповторимую индивидуальность. Что вы дадите ему взамен? — спросил он.

— Да, что мы дадим взамен… — Вопрос попал в цель. Доктор Моориц заговорил чистосердечно и серьезно: — Порой я спрашиваю себя о том же. Подлечишь временно какого-нибудь застарелого пьяницу и он из веселого превратится в угрюмого. Мне и вправду нечего предложить взамен человеку, человеку в годах, который и без того уже не строит никаких иллюзий и идеалов. — Он оставил пешку под боем, но партнер сделал вид, что не заметил промашки.

— Поясните мне, клятва Гиппократа в самом деле говорит о нивелировке? — спросил Эн. Эл. — Если дело идет об опасном для общества субъекте, я все могу понять, в противном случае — нет.

— Гиппократ, конечно, не говорит о нивелировке, он говорит о здоровье. Практически здоровых людей, конечно, можно нивелировать, но совсем не обязательно.

Тут снова заговорил Эн. Эл. Заговорил о Макаренко, который, само собой, является гордостью советской педагогики и так далее, но все ли его достижения исключительно позитивны? Если представить на минутку приятного, остроумного жулика — ну, конечно, не слишком опасного, — скорее такого, о каком рассказывают Ильф и Петров, так вот, затратив массу сил и терпения, из жизнерадостного, оригинального комбинатора в конце концов сделают прилежного конюха или добропорядочного истопника — как-то даже жалко становится…

Доктор заметил, что пешка в опасности, и поспешно продвинул ее вперед; партнера это позабавило, тем более что доктор, кажется, понял — белые могли поживиться, но не воспользовались.

— Сложные вопросы… Сдается мне, здесь невозможно провести четкую грань, а если ее нет, то в силе остается традиционная врачебная этика и следует использовать все возможности, чтобы вылечить человека.

В ответ Эн.Эл. позволил себе слегка поддеть традиционную, консервативная врачебную этику и нашел, что так, пожалуй, можно было бы подходить к паровой машине Джеймса Уатта, а не к людям; в других науках и во всей системе мышления двадцатый век суть век релятивистского познания — истину давно уж не рассматривают в качестве абсолюта; нарисуйте треугольник на воздушном шарике, и сумма его внутренних углов будет далеко не сто восемьдесят градусов.

Однако тут доктор Моориц ожесточился: о релятивизме и субъективизме в этике не может быть речи. Ни в коем случае! Если допустить, что какого-либо человека не обязательно лечить, то вскоре дойдут до того, что его нельзя лечить, затем еще дальше — будто в некоторых случаях надо помочь болезни, а это равносильно убийству. Отсюда рукой подать до Гитлера, который считал, что общество должно освобождаться от душевнобольных, физически уничтожать их. И тогда вместо лечения мы начнем убивать; страшную силу обретут коллегии, выносящие решения по поводу того, излечим кто-нибудь или нет. До подобного изуверства не доходили даже во мраке средневековья, когда к бесноватым относились с известным уважением, как к отмеченным перстом господним.

Разумеется, Эн. Эл. не стал защищать Гитлера. Расовая теория и евгеника не вызывают в нем ни малейшей симпатии. Но ему не давало покоя другое сложное существительное, первая часть которого та же самая (кажется, означающая по-гречески «хороший») — евтаназия. Насколько он знает, евтаназия — это облегчение смерти, избавление неизлечимого больного от ужасных мучений, и к ней Эн. Эл. относится гораздо лучше, хотя должен признать, что глубоко над этим вопросом не задумывался. Зачем мучиться? Если говорят об усыплении животных из жалости, то что же тут безнравственного применительно к человеку. Ведь человек тоже никто иной как животное. А между Добрым и Дурным иногда тоже не проведешь четкой грани.

— Между Добрым и Дурным тоже? Выходит, вы согласились бы делать такие «избавляющие» уколы?

Доктор Моориц нервничал все сильнее и потерял качество, что-то мешало ему сосредоточить все внимание на фигурах. Эн. Эл. показалось, что поднятые им вопросы затрагивают доктора не только в общетеоретическом плане, но и как-то очень личностно.