Энн Ветемаа - Усталость

— Черное и оранжевое! Потрясающе! Ведь эти краски так часто у вас соединяются и предвещают обычно недоброе. Нет, это действительно занятно — черное и оранжевое! Стоп-стоп-стоп… А знаете? В мимикрии два эти цвета тоже часто сочетаются… Змеи, осы, ящерицы и так далее…

Парень был в упоении! Он схватил записную книжку и что-то записал. Я опрокинул рюмку коньяку, появившегося на столе как-то незаметно, и посмотрел на ликующего юнца. Он страшно мне нравился, но и вызывал легкую зависть.

Мы помолчали.

— Ладно. Предположим, моя личная жизнь пойдет под откос. Я, разумеется, просто предполагаю! Какой же тогда краской я должен буду «расцвечивать», как вы говорите, «свою резиньяцию»?

— Ну, вам остается небольшой выбор. Буро-картофельный цвет должен быть одним из последних. У Аполлинера был еще, правда, темно-желтый и, кажется, даже розовый, но…

— … но кончать, как Аполлинер, я, право, не хотел бы.

Снова возникла пауза. Парень смаковал свой кофе по-бразильски. Я глотал коньяк. Темный, несомненно, армянский коньяк.

— Кстати, что вы вообще думаете о моих стихах? — Я задал этот вопрос вполне спокойно и снисходительно, но ждал ответа с немалым трепетом в душе, — почему-то его оценка приобрела вдруг для меня большое значение.

— Вы, Руубен Иллиме, поэт вполне приличный. Молодежь, конечно, не очень вас почитает, слишком уж консервативная форма, но все-таки… вы весьма приличный поэт. Как это ни смешно, есть в вас какая-то … я бы сказал, одухотворенность раннего ренессанса. Не смейтесь, я убежден, что в этой одухотворенности вся ваша сила!

— Честно говоря, не имею и представления об искусстве раннего ренессанса. Так что не думаю, чтобы именно…

— Верю, верю! Какое же может быть представление при таких пробелах в образовании, как у вас… Но познакомьтесь, например, с Джотто, Маскаччо и особенно с Филиппо Липпи — думаю, они вам очень понравятся.

Я сунул руку во внутренний карман, чтобы достать платок. Я сильно подозревал, что он окажется грязным, но мой лоб опять стал совсем мокрым. Вместе с платком я нечаянно вытащил коробку из-под «Честерфилда».

— «Честерфилд»! Извините, но если вам не нужна коробка, может, вы подарите ее мне. Я, понимаете ли, собираю сигаретные коробки. — И парень улыбнулся, но отнюдь не застенчиво. — Довольно нелепые у меня увлечения, правда?

Я не нашелся, что сказать, а просто отдал парню коробку, и он, счастливый, спрятал ее в портфель.

— Это после Англии? Вы ведь недавно ездили, я знаю… Это, наверно, чудесно — так вот ездить…

Я насторожился, поскольку всего лишь дня за два, за три слышал ядовитую реплику о частых поездках писателей за границу: «Вышедшим в тираж сочинителям нашлось наконец подходящее занятие — шляются по всем странам, есть хоть оправдание, что так мало пишут…»

Но во взгляде юнца не было сарказма.

— Да. В вашей одухотворенности в самом деле что-то есть от раннего ренессанса, — продолжал он без запинки. — Вы словно бы жаждете какой-то чистоты, и в этой жажде столько простодушно детского. В ваших ночных картинах есть кабацкая тоска. Ночи у вас такие, что, извините меня, но чувствуешь: и помойка где-то рядом, и под ногами гнилые помидоры валяются — того и гляди поскользнешься. И вот из этой грязноватой липкой почвы картофельного цвета, которую вы творите как бы из ничего, с помощью одного ритма или случайных нюансов цвета и запаха, и прорастает в своей очаровательной хрупкости ваша наивная жажда чистоты. Ваши почти несформулированные идеалы нежны и прозрачны, они вроде ростков, очень бедных хлорофиллом, но все-таки пробивающихся и пробивающихся из-под земли наперекор всему. Да-да, именно мастера раннего возрождения и умели изображать на полотнах эту хрупкую жажду совершенства. Кстати, если говорить о современной живописи, нечто подобное есть и в картинах Сарапуу.

Я опять выпил коньяку. За соседним столиком сидели молодые накрашенные девицы. Они с нескрываемым интересом пялились на моего собеседника, но тот не обращал на них никакого внимания. Но он ведь не обращал особого внимания и на меня. Я не мог решить, так ли уж глубоко был он прав в своих рассуждениях, но во всяком случае… во всяком случае… Да, я чувствовал себя словно бы голым.

— Ну, а впредь, в будущем? Должен ли я, если допустить, что вы правы, продолжать в том же духе? — Поистине я уже обращался к нему как молодой поэт к опытному консультанту!

— Каждый должен решать сам, чего ему держаться. Если говорить честно, то, по-моему, путь, которым вы идете, почти закончен. Иными словами, есть опасность, что возможности этой манеры скоро будут исчерпаны… Придется уж вам самому искать какого-нибудь ответвления.