Константин Семёнов - Грозненские миражи

— Ну что ты? — зашептал он, гладя ей волосы. — Что ты? Перестань!

Нагнулся и стал осторожно целовать шею, щёки, глаза. Целовать, пока лицо не покинула тревога, пока не пробежала по губам улыбка.

— Хочешь я её выброшу?

— Нет! — Анна выпрямилась, обожгла его сияющей, словно грозненское небо, синевой и снова прижалась к груди. — И не думай! Страшно, конечно, но и…. Она как живая. Она затягивает, кажется, что всё лучшее прошло, и ничего уже не изменить. И этот мираж. Как будто что-то сделано не так, где-то мы все ошиблись, и вместо того, о чём мечтали… Павлик, это ведь не про нас? Не про нас с тобой?

— Нет, милая. Конечно не про нас! Как ты могла подумать?

— Не про нас?

— Нет! — уверенно повторил Павел, взял её лицо в ладони и прижался к губам.

— Ой! — вырвалась Анна, провела ладонью ему по щеке. — Колючий! А я знала, что у тебя выйдет!

— Не выдумывай.

— Ещё чего! — она выскользнула и через минуту вернулась в комнату с бутылкой шампанского. — Вот! Ещё позавчера купила.

— Откуда? Я же ещё и сам не знал.

— От верблюда! Я всегда в тебя верю. И верила, — улыбнулась, звонко поцеловала его в губы и снова провела по небритой щеке. — Давай, быстрей!

— Как? — сделав дурашливые глаза, закричал Павел. — Днём? Вы уверены, мадам?

Анна молча толкнула его в грудь. Павел, размахивая руками и высоко подкидывая ноги, помчался в ванную, тут же вернулся, грозно выставив палец, и нахмурил брови.

— Бардак в доме! Женщина, где мои чистые трусы?

— Иди уже! — засмеялась Анна. — Зачем тебе трусы?

Никогда ещё Павлик так не трусил. Один он вряд ли бы дошёл до художественной школы, а если бы и дошёл, то только через магазин. Но Кулёк предусмотрел всё: пришёл к нему аж за час, поморщился, оглядев Пашкин гардероб, и высмеял когда он заикнулся насчёт «принять для храбрости». Высмеял жестко и язвительно, на грани фола, но результата достиг: Пашка разозлился и дошёл до школы нормально. Разве что смотрел на Валентина так, будто вот-вот свернёт ему челюсть. Кулька это, похоже, волновало мало.

Так они и дошли до «Пятого жилстроительства», свернули с Августовской в арку, затем повернули направо, прошли по двору до скромных дверей в самом углу и остановились: Пашке приспичило покурить. Валька стоял рядом, смотрел понимающим взглядом и на этот раз не улыбался. Сигарета догорела до фильтра, обожгла палец. Пашка недоумённо посмотрел на окурок и небрежным щелчком отбросил его метра на три. Тщательно скрываемая, загнанная внутрь робость улетучилась, как будто её и не было. Тело стало лёгким, в голове запело уже подзабытое чувство бесшабашной весёлости, из-за которого его называли в детстве «психом». Из-за которого его опасались трогать, которое бросало его одного против пятерых и те отступали.

— Чего застыл? — нагло спросил Пашка. — Пошли!

В залах уже было полно народа, почти все незнакомые; медленно переходили от картины к картине, негромко переговаривались. Никем не замеченный Павел прошёл через первый зал, встал в единственном углу, где не было рисунков, и стал наблюдать. Голова была удивительно лёгкой, даже не верилось, что ещё каких-то полчаса назад он страшно нервничал и боялся. Боялся, что его рисунки увидят люди и, не какие-нибудь, а настоящие художники. Боялся непонимания, насмешек, ещё больше боялся равнодушия и снисходительного похлопывания по плечу. Боялся всего.

Сейчас страха не было совсем. Даже непонятно, почему.

Впрочем, кое-что понять было можно: ни о каком равнодушии и похлопывании по плечу речи быть не могло. Пашка никогда не относил себя к большим психологам, но сейчас почувствовал сразу — это успех. Кожа стала тонкой и чувствительной, витающие в зале эмоции проникали через неё, не задерживаясь, дёргали за обнажённые нервы. Те отзывались, вибрировали, словно натянутые струны, и каждая струна, каждая эмоция издавала свою ноту.

«До» — это удивление. «Ре» — интерес. «Ми» — ошеломление. «Фа» — удивление вместе с испугом. А это что — отторжение, желание закрыться? «Соль». А это уже восторг, а это сопричастность…. А это? Это кто-то увидел «Летящую среди звёзд». «Ля! Ля! Си!» Господи, сколько их!

«До, ре, ми, — пели нервы, — фа, соль, си. До, ля, соль, фа…»

Что-то сказал Валька, Павлик не обратил внимания. «Фа, си, си, до…» Снова сказал, погромче, потянул за руку. «Си, до, соль…» Да что ты лезешь, Кулёк? Дай послушать!

Павлик отмахнулся. Валька исчез, и он остался один, жадно впитывая немелодичную, дёрганную, но такую желанную мелодию.