Константин Семёнов - Грозненские миражи

Выше, ещё выше. К самому небу, к самым звёздам.

— Что это, Валя? — шёпотом повторила Аня.

— «Rainbow», Ричи Блэкмор, — так же тихо сказал Валя. — Господи, какая же ты красивая!

— Спасибо!

— «Спасибо»? — усмехнулся Валька. — Ну да, конечно. Кулёк же привык говорить комплименты, что ему лишний раз стоит. Он же что угодно скажет, лишь бы…

— Валя! — Аня взяла его за руку, и её словно ударило током. — Не надо — я правда так не думаю, просто…

— Нет, не «просто», Анечка, совсем не «просто», — сказал Валентин, смотря ей в глаза. — И это не комплимент. Ты, действительно, очень красивая, и я тебя люблю.

Карие глаза смотрели пристально, не отрываясь. Глаза излучали заботу и уверенность, нежность и волю. Исцеляли, заставляли верить. Обволакивали и сквозь бесполезную одежду, сквозь беспомощный разум вламывались прямо в душу и даже глубже. Туда, где под тонким слоем рассудка таились древние, проросшие из триасовых болот инстинкты. Могучие инстинкты, подавляющие и волю, и разум, превращающие человека в биологического робота. А чтоб он таким себя не ощущал, они бросали в кровь целое созвездие гормонов, заставляя рассудок плясать под свою дуду. И он плясал. И пел.

— Любимая… — шепнул в ухо Валя.

«Любимая!» — восторженно отдалось в мозгу.

— Любимая! — одними губами повторил он, целуя шею.

«А Павлик так ни разу и не сказал… — скользнуло где-то по краю сознания, и вновь всё перекрыло сладкое эхо: — Любимая!»

Волшебник-музыкант вновь тронул струны, душа восторженно отозвалась и дёрнулась навстречу.

Валентин нагнулся, взял её лицо в ладони и прильнул к раскрывшимся навстречу губам.

Глаза закрылись, в сверкающей тьме зажглись ослепительные звёзды, и под чарующе-неземные звуки душа, сбрасывая все препоны, полетела вверх.

«Любит! — пела, взлетая к звёздам, душа. — Нужна! Любима!»

Какие инстинкты, о чём вы, право? Замолчите!

— Останешься? — спустя вечность, спросил Валя, целуя её в ложбинку на груди. — Телефон в коридоре.

А может, и не спросил — может, повелел. Душе с заоблачных высот уже было плохо видно.

Аня приоткрыла глаза, наткнулась взглядом на валяющуюся рядом непонятно когда снятую блузку, и сладкий полёт чуть притормозился. Ненадолго — через мгновение карие глаза приблизились, пространство послушно свернулось в воронку, и на свете больше не осталось ничего. Только зов.

Властный, могучий и сладкий зов.

И поющая в душе музыка.

«Любима! Нужна!»

Аня закрыла глаза, прижалась к широкой груди и кивнула головой.

«Любима! Не одна!»

На улице потемнело, и по подоконнику, словно выпрыгивающее из груди сердце, застучали капли дождя.

За окном, разрывая тьму, сверкнула молния, и по стеклу оглушительно забарабанил дождь. Ветер рванул форточку, занавеска выгнулась дугой и захлопала, норовя размазать тушь с дипломного чертежа. Павлик вскочил, захлопнул форточку, и тут молнию догнал резкий, словно выстрел гаубицы, удар грома. Пашка инстинктивно пригнул голову, разозлился, отодвинул притихшую занавеску и наклонился к тёмному окну.

По стеклу струились потоки воды. За ними еле угадывались ползущие по мосту светлячки автомобильных фар и гнущиеся под ветром деревья. Разглядеть среди них айлант было невозможно.

Со стекла на Пашку внимательно глядело его собственное, размытое дождём отражение. Струи воды заставляли его причудливо извиваться, почти гримасничать. Павлик провёл по нему ладонью и вздрогнул: картинка неуловимо изменилась, и с мутного стекла смотрело на него совсем другое лицо. Узкий подбородок, тонкие скулы, широко распахнутые, совсем тёмные глаза.

Пашка испуганно отнял руку, и глаза стали испуганными. Губы чуть приоткрылись — как приоткрывались они, произнося ласковое «Павлик». Он наклонился ближе, чтоб услышать, ему уже показалось, что он почти слышит.

Порыв ветра бросил на стекло новые порции воды, изображение дёрнулось, уголки губ скорбно опустились. Где-то далеко за городом вновь прогремел гром. Прогремел как удар. Как выстрел.

Звук ударил по барабанным перепонкам и взорвался в мозгу кричащими, разрывающими душу словами.

Пашка отпрянул от окна, зажмурился, а, когда открыл глаза, изображение на тёмном стекле вновь сменилось. Аня исчезла, словно её и не было, и на него опять смотрело его собственное, искажённое потоками воды лицо.

«Почудилось, — подумал Павлик, — Мираж. Хватит, надо чертёж заканчивать, а то ещё не успею».