Хуан Онетти - Манящая бездна ада. Повести и рассказы

— Привет-как-дела, — скороговоркой произносило, возникнув над лампой, лицо, которое одно только и выделялось на фоне темной стены и черного костюма. Вальтер здоровался с дядей Орасио и, расхаживая между балконом и кроватью, начинал рассказывать о том, что происходит в театре или на радио, о том, сколько он думает заработать в этом сезоне, и о баснословных выигрышах на ипподроме Ла-Платы. На их глазах Вальтер возводил каркас собственной жизни, а склонившийся над книгами Оскар дополнял его незаживающими ссадинами, отвратительными типами и женщинами без шляп в длинных блеклых платьях, цвет которых навевает тоску; женщинами, которые судачат о чем-то за квадратными столиками, и слов их не разобрать из-за музыки — звуков аккордеона или трубы; или женщинами в махровых купальных халатах, которые собираются в часы послеобеденного отдыха в маленьком внутреннем дворике пансиона.

Именно благодаря Вальтеру по улице Ривадавия пролегла граница, которую они не переступали. У Вальтера не хватило духу сообщить эту новость, глядя старику в лицо, и поэтому, стоя за его спиной, он сказал, обращаясь к Оскару, завязывавшему перед зеркалом галстук:

— Я видел Перлу в кафе на Авениде. Ничего особенного она мне не рассказала, но у нее все в порядке.

Позже, спустя какое-то время, они узнали от Вальтера, что Перла ушла к гитаристу из испанского кафе, и в сознании Оскара воспоминание об этой женщине сделалось неотделимо от смуглого маслянистого лица ее возлюбленного. Дядя Орасио промолчал, и казалось, он просто не понял, что вечерами Перла бывает совсем рядом, всего в пяти кварталах южнее. Но Оскар знал, что дядя Орасио слышал Вальтера, потому что теперь, когда по вечерам они выходили пройтись и выпить где-нибудь некрепкого кофе, дядя Орасио шел по улице Парана до улицы Ривадавия, за которой была видна Пласа-дель-Конгресо, и, взглянув туда с интересом, всегда поворачивал налево, и, не прерывая разговор, они продолжали свой путь по Ривадавия к востоку. И так почти каждый вечер — по улице Парана и дальше по Монтевидео, Талькахуано, Либертад. И хотя они никогда не заговаривали об этом, Оскар понял, что на Ривадавия обрывались и город, и вселенная дяди Орасио и что переступить эту границу невозможно. Названия улиц, магазинов, достопримечательностей южной части города перестали упоминаться и вскоре были забыты. Забыты так прочно, что, если кто-нибудь заговаривал о них в присутствии дяди Орасио, тот моргал и непонимающе улыбался, но старался скрыть свое непонимание, терпеливо дожидаясь, пока люди или события, о которых идет речь, переместятся за улицу Ривадавия, и он сможет представить их себе в пространстве.

Так дядя Орасио и Оскар прожили 1938 год, так жили они и в 1939-м, до самого начала войны, почти каждый вечер натыкаясь на невидимую стену на Ривадавия и зная от Вальтера, что на авениде «полно важных шишек, а недавно там видели даже тореро». Они знали также, что то и дело на авениде открывается новое кафе, где звучат музыка и песни. И в каждом из них Оскар представлял себе гитариста, а рядом помолодевшую и болтливую Перлу; она пила мансанилью и хлопала в такт музыке. «Это все из-за войны в Испании», — говорил Вальтер.

Но война в Испании давно закончилась, а Оскару — и как он считал, дяде Орасио тоже, — Авенида-де-Майо в течение еще многих месяцев представлялась как десять кварталов сплошных кафе, где вечерами стоит невообразимый шум, мужчины и толстые женщины пьют пиво за столиками, вынесенными прямо на тротуар, а днем деловито снуют взад-вперед тореро. И когда Оскар — всего несколько раз — пересек вечером границу, проходящую по улице Ривадавия, он обнаружил, что Авенида-де-Майо совсем не изменилась, но ничего не сказал об этом дяде Орасио и тут же забыл, что именно он там увидел. Поэтому Оскар был уверен, что в душе дяди Орасио живет неизменный фантастический образ потерянной для него земли, где Перла разговаривает и смеется и где ее можно встретить в каждом шумном кафе — она сидит рядом с тореро, рядом с мужчиной с крашеными волосами, склонившимся над гитарой.

Когда дядя Орасио болел в последний раз, врач, делавший ему укол, казался расстроенным. «Я не знаю, сколько, — сказал он потом. — Может, он вас переживет». Оскар поверил ему, а Вальтер — нет, и, не вынимая сигареты изо рта и скривив губы — таким видел Оскар его прямой профиль за стеклами кафе, — шептал: «Придет день, и он нагонит на нас страха».

Этот день наступил в начале лета, когда субботним вечером они втроем отправились пройтись. Дядя Орасио неспешно шел посередине и, не умолкая ни на минуту, рассказывал об объединении канадских производителей зерна. Оскар украдкой поглядывал на него, а Вальтер, громко стуча каблуками и чуть сутуля узкие плечи, кивал, поддакивая; слева, из-под сдвинутой набок небольшой шляпы виднелись его набрильянтиненные волосы. Он кивал так всегда, когда дядя Орасио начинал спокойным отеческим тоном пересказывать то, о чем прочитал в книгах и журналах. Оскар подумал о Вальтере, представил себе, как тот по вечерам пьет мате в пансионе, а рядом галдят шаркающие шлепанцами неопрятные женщины в купальных халатах, перепачканных лаком для ногтей, и Вальтер с серьезным видом повторяет содержание статей, где говорится о распределении продуктов в послевоенное время, о размере бриллиантов и о захлестнувшей Соединенные Штаты волне преступлений на сексуальной почве.