Хуан Онетти - Манящая бездна ада. Повести и рассказы

Хотя облик Инес, мимолетно возникавший тем вечером в чертах Боба, отвергал меня, дышал враждой, все же в нем чувствовалась горячность и искренность любимой девушки. Но как было говорить с Инес, прикасаться к ней, убеждать ее, столкнувшись на последних наших свиданиях с этой вялой равнодушной женщиной? Как узнать и даже вспомнить Инес, глядя на высокую женщину, оцепенело застывшую в креслах у нее дома или на скамейке в парке, одинаково и неизменно оцепенелую в два разных дня, в двух разных местах; женщину с напряженно вытянутой шеей, неподвижными глазами, сжатым намертво ртом и сложенными на коленях руками. Я смотрел на нее и видел, что все это означает: «нет»; я понимал, что даже воздух вокруг нее означает: «нет».

Я так никогда и не узнал, какую историю выбрал Боб, чтобы добиться своего; но, во всяком случае, я уверен, что он не солгал: ничто тогда — даже Инес — не могло заставить его солгать. Больше я не видел ни Инес, ни этой ее пустой, одеревенелой оболочки; слышал, что она вышла замуж и уехала из Буэнос-Айреса. В те времена, терзаемый ненавистью и страданием, я часто представлял себе, как Боб мысленно рассматривает мои поступки и выбирает подлинное событие или сочетание событий, способное убить меня в глазах Инес и убить ее для меня.

Вот уже скоро год, как я вижу Боба почти ежедневно в одном и том же кафе, в окружении одних и тех же людей. Когда нас представили друг другу — теперь его звали Роберто, — я понял, что прошлое не знает времени и вчерашний день недалек от любого дни десятилетней давности. Лицо Боба еще хранило полустершийся отпечаток облика Инес, а какое-то движение губ сразу вызвало в моей памяти ее стройную удлиненную фигуру, ее легкую непринужденную походку, и те же неизменные голубые глаза вдруг глянули на меня из-под упавших на лоб волос, небрежно стянутых красной лентой. Далекая, утраченная навеки, она все же возникала передо мной, живая и невредимая, ни на кого не похожая, верная своей сущности. Но нелегко было, изучая лицо, слова и жесты Роберто, докопаться до прежнего Боба и снова возненавидеть его. В день первой встречи я долгие часы ждал, пока он останется один или выйдет на улицу, чтобы поговорить с ним и избить его. Я сидел спокойно и молча, поглядывал на его отражение в блистающих окнах кафе или вспоминал Инес и злорадно составлял оскорбительные фразы, предвкушая мирный тон, которым произнесу их, выбирая место на его теле, куда нанесу первый удар. Но вечером он ушел в сопровождении троих друзей, и я решил выждать, как выжидал он много лет назад благоприятного момента, пока он окажется один.

Когда я снова встретился с ним, когда между нами завязалась эта неожиданная дружба, которая, надеюсь, теперь уже не прервется, я оставил мысль о каком бы то ни было нападении. Я твердо решил, что никогда не заговорю с ним ни об Инес, ни о прошлом и молча сохраню все живым в глубине души. Так я и поступал, почти каждый вечер проводя с Роберто и знакомыми завсегдатаями кафе. Моя ненависть не остынет, не ослабеет, пока я смогу видеть и слушать Роберто; никто не знает о моем отмщении, но, ярясь и наслаждаясь, я воздаю его изо дня в день. Я разговариваю с Роберто, курю, пью кофе. И все время думаю о Бобе, о его чистоте, его вере, о былых его дерзких замыслах. Думаю о Бобе, который любил музыку; о Бобе, который мечтал облагородить человеческую жизнь, построив для миллионов жителей город ослепительной красоты на речном побережье; о Бобе, который никогда не мог солгать; о Бобе, который провозглашал борьбу молодых против стариков; о Бобе — владыке будущего и мира. Я обдумывал все это подробно, неторопливо, сидя напротив человека с грязными от табака пальцами, по имени Роберто, который ведет жалкую жизнь, работая в какой-то вонючей конторе, женат на толстомясой бабе и говорит о ней «моя сеньора»; человека, который проводит долгие воскресные вечера, развалившись в креслах кафе, изучая газеты и играя по телефону на бегах.

Ни одну женщину никто не любил с такой силой, как любил я его падение, его бесповоротный уход в грязную трясину жизни. Никакие восторги любви не могут сравниться с моим восторгом перед его мимолетными порывами, беспочвенными проектами, которые порой нашептывал ему далекий неузнаваемый Боб: по ним можно было точно измерить, до какой глубины скатился он навсегда.

Не знаю, приветствовал ли я когда-нибудь в прошлом Инес с такой радостью и любовью, с какой приветствую теперь каждый день Боба в мрачном зловонном мире взрослых. Добро пожаловать! Он здесь еще недавний пришелец и порой страдает приступами ностальгии. Мне случается видеть, как он льет пьяные слезы и, ругая себя, дает клятвы любой ценой вернуться к тем дням, когда он был Бобом. Могу заверить, что в подобные минуты мое сердце заливают волны любви, и оно становится подобно отзывчивому нежному сердцу матери. В глубине души я знаю, что никогда он не уйдет, потому что идти ему некуда; но я проявляю деликатность и терпение, я стараюсь поддержать его. Вместо горсти родной земли, или фотографий улиц и памятников, или песен, которые привозят с собой иммигранты, я дарю ему гордые замыслы, надежды, грядущие дни, овеянные дыханием и светом страны молодости, которую он недавно покинул. И он принимает все; вначале возражает — лишь затем, чтобы я повторил свои посулы, — но в конце концов говорит «да» и улыбается, веря, что настанет день, и он вернется в мир юного Боба, а сам увязает в трясине своих тридцати лет, барахтаясь без усилия и досады среди трупов былых честолюбивых стремлений, среди изувеченных грез, бездумно растоптанных тысячами чужих ног.