Владимир Глейзер - Hohmo sapiens. Записки пьющего провинциала

По какому такому случаю бывшая библиотека ученого предка с двумя холодными подсобками в огромной полуразрушенной профессорской квартире достались чужаку — моему не шибко образованному тестю с дипломом заочной партийной школы, — я не знаю.

Обедали в тот раз мы всей семьей по-дачному поздно. За накрытым столом я, теща-венеролог, тещина мать-бабушка с гимназическим знанием французского языка, который в целях безопасности последние пятьдесят лет держала за зубами, жена с грудным ребенком и ее сводная сестра-девушка ждали папашу и отчима Михаила Ивановича. Я предвкушал обед, лежа с утра в гамаке меж антоновскими яблонями, так как на работу безболезненно для развития физической науки в СССР не ходил, а тесть ежедневно привозил свежее информационное чтиво — центральные и местные однояйцевые газеты-близнецы. Пунктуальный до неприличия почтмейстер слегка задержался, но его явление вышеперечисленному народу произвело неизгладимо сильное впечатление: уйдя на службу в легкой тенниске, отец семейства воротился в праздничном габардиновом костюме при тугом гавриле.

— Что, мумию товарища Сталина оживили прямо в могиле врачи-вредители? — ехидно спросил я. Тесть был заядлым коммунистом и, не отличая сроду ржи от кукурузы, долгое время успешно работал инструктором обкома партии по сельскому хозяйству, вынужденно находясь со мной в серьезных идеологических противоречиях.

— Наши танки вошли в Прагу! — весомо оправдал парадную форму добросовестный участник Варшавского договора.

— Вот паскуды! — подвел я итог сводке Совинформбюро, совершенно не думая, что грудной младенец Илюша с молоком матери в этот момент навсегда впитает абсолютно точное определение советской власти.

— Владимир, они тебя посадят! — взмахнув полным половником с горячими щами, пророчески взвизгнула теща. Косившая под атеистку со дня своего кратковременного заточения в царицынской губчека бабушка Женя, мелко перекрестившись, покорно закивала в подтверждение версии о неминуемой уголовно наказуемой судьбе любимого отца любимого правнука.

— Вот паскуды! — мрачно удвоил я надвигавшийся срок.

Наодеколоненный тесть вынул из обшарпанного портфеля с газетами бутылку беленькой с красной головкой: повод был большим, а зарплата — маленькой. Налил на радостях всем по стопке. С обеими тещами и кормящей падчерицей звонко чокнулся, а ритуальным соударением со мной и несовершеннолетней дочерью в целях воспитания пренебрег.

— Наше дело правое, мы победим! — вместо тоста торжественно процитировал бессмертного отца народов папаша.

— Это наше дело — правое, а ваше — левое, — уточнил я ехидно правило политического буравчика и, принципиально не идя на попятный, выпил не за здравие нашей победы, а за ее упокой.

Жизнь мерно продолжалась в ненужном направлении.

В частности, поздней осенью того же переломного года на когда-то посадочную полосу нашей коммуналки неожиданно десантировался уличенный в сватотатстве и без вести пропавший с 1953-го холодного бериевского лета старший майор Ломовцев-старший. В коротком промежутке между непрерывными запоями он подъехал в местное УКГБ за гербовой справкой о честном несении довоенной службы. С целью получения по ее предъявлении заслуженных льгот по пенсии. До чешских событий старой сволочи в башку такое и не пришло бы. Яблочко по-сыновьи предупредило яблоньку, чтобы та молодому соседу-дровосеку кальвадос на троих сдуру не предлагала.

Бессистемно крепко пьющий Валера знал по себе, что дружок-новосел не по годам строг в отборе собутыльников и, бывало, что врать-то, поколачивал болтливого зятя реабилитированного зэка уже только за то, что тот упоминал всуе о существовании во времени и пространстве героического сватоборца. Сталинская формула «сын за отца не ответчик» в наших застольях отвергалась, а поощрялось индивидуальное покаяние за неравноценно подлые грехи особо близких представителей предыдущего поколения. Об этом хорошо знали и члены моего семейства. Поэтому во время случившейся высадки столь яркой большевистской падали на частично антикоммунистическую территорию отнеслись ко мне с повышенной бдительностью, приняв все доступные меры к невстрече идейного дебошира с нежданным гостем.

Но чему быть, того не миновать. Подвыпивший каин на свою беду отловил в общей кухне мою красавицу-жену и сладострастно попытался ухватить ее со спины за непомерно увеличившиеся молочные железы. Вместо любовной серенады старпер поведал на ушко кормящей матери, варившей в две руки манную кашу и не могущей посему оказать достойного сопротивления, о своем славном прошлом. А именно об участии в допросах с пристрастием в родных саратовских застенках бывшего наркома земледелия троцкиста Яковлева и его жены. Враги народа даже после пыток устно и письменно клялись в своей безмерной любви к товарищу Сталину, чем вредительски затягивали плановые сроки следствия. Чистосердечное признание от них получил наш доблестный чекист после того, как на глазах отца и матери изнасиловал на письменном столе пятнадцатилетнюю дочь несгибаемых поклонников тирана и позвал для продолжения следственных действий ожидавших очереди подчиненных.