Антон Уткин - Дорога в снегопад

Дворники весело, словно соскучившись по работе, скребли пегий асфальт. На детской площадке под присмотром мам возились малыши, и в морозном воздухе стоял серебряный звон их голосов. Алексей зашел за дом, свернул с тропинки, чтобы между двумя стволами лучше видеть окна своей квартиры, и по щиколотку провалился в пушистый рассыпчатый снег. Изредка с ветвей летела вниз снеговая пудра. Прохожих не было — в темноте, даже освещенной свежим снегом, мало кто ходит через березовую рощу. Только женщина, подвязанная на пояснице поверх пухового пальто оренбургским платком, неторопливо выгуливала двух пуделей, затянутых в синтетические комбинезоны, Алексей часто ее здесь встречал.

Оренбургский платок вызвал в его сознании образ Вадима Михайловича и его нестяжательские туалеты, потом мысль по одной ей известной логике перескочила в Варварино, и память как бы изошла дурманом скошенного сена, вспомнил он недавний Киржач, и перед глазами встала картина церемонии, в которой он невольно принял участие. Он снова увидел эту горстку людей, говоривших нескладные слова, детей, их озябшие руки, которыми они пытались заслонить от ветра огоньки своих свечек, сами эти огоньки, которые метались на свечках, словно гонимые, залепленное снегом лицо Родины-матери, занесенные снегом поля, понурого Угодникова, так расстроенного известием о его скором отъезде…

«А ведь это бегство», — вдруг подумал он. «Я бегу», — подумал он еще раз, уже более отчетливо, и не то чтобы устыдился этой мысли, а просто констатировал ее. «Пятерочка» еще работала. Как бы в рассеянии пошел он на ее сияющий свет, думая, что надо бы достать с антресолей лыжи, на которых он не ходил уже лет семь, и пройтись, как в детстве, по восторженно застывшему после снегопада лесу.

Возле ближнего к магазину дома у мусорных баков, отгороженных п-образным зеленым бетоном, стояла аккуратная стопка книг.

Магазин был пуст. Три восточные женщины в красных передниках понуро сидели за кассами. Самоедычи и кирсанычи, обделенные вниманием празднующих горожан, свой позор сносили вполне терпеливо и не без достоинства ждали на полках своего часа. Алексей купил бутылку «Хенесси».

— Пакет нужен? — задала вопрос кассирша.

Он вспомнил о книгах и ответил утвердительно.

Книги ежились под идущим снегом. Алексей смахнул от него верхнюю и, не читая названия, стал складывать их в пакет.

Когда со своей добычей он проходил по двору, мельком посмотрел направо и невольно остановился. Прямо из окна первого этажа на него смотрел веселый снеговичок. В одной руке или, наверное, лапке он держал метелку, в другой — фонарик; на голове его чуть бочком сидел черный цилиндр, украшенный цветком, и весь его облик, вся его немного лукавая улыбка сияла таким доверием к миру, такой бесхитростной самостью, что как бы говорила: «Вот я какой! Наверное, довольно славный! А вы? А вы какие?»

Алексей смотрел на окно со снеговичком как завороженный. Когда-то в детстве он тоже под Новый год рисовал гуашью на стеклах своей квартиры таких же милых, праздничных, исходящих добротой существ, и ожидание начала этой работы ощущалось едва ли не радостней самого повода. Алексей приставил пакет с книгами к ногам и, воровато оглядевшись, продолжал разглядывать снеговичка. Ему очень захотелось увидеть самого маленького автора этого произведения, но он понял, что известные стилистические отличия между снеговичком и человеком только подчеркивают тождество рисунка на стекле и его создателя, который скрывался где-то в недрах комнаты, где гуляли голубоватые блики работающего телевизора. И маленький художник, в сущности, все уже и сказал. Его изображение говорило всем, кто способен был понять: «Да, это я такой, это мы такие, такими явлены в мир. Я верю, что мир достоин моей улыбки, я еще не знаю, что дома наши серы, что лица людей хмуры и озабочены; мне неведом перед ними страх, и боюсь я пока исключительно того, что не проходит по вашим ведомостям. Белка, поселившаяся в заброшенном вороньем гнезде, интересней мне биржевых котировок. Время для меня еще не друг и не враг — это просто часы, минуты, распорядок мелких частиц, у каждого отрезка суток есть свои краски, свои запахи. Я еще не растрачиваю его днем и не отыскиваю мучительно по ночам, когда в тишине бесстыже скользит по стенам моей комнатки свет машин, за рулем которых спешат куда-то беспечные его расточители, — не собираю его из кусочков, тщательно примеряя один к другому и не слишком беспокоюсь, если кусочки плохо подгоняются. Для меня время — не смальта, и метелка служит мне не для того, чтобы сметать в бесформенные кучи эти обломки цветной слюды. Метелка у меня в руке для того, чтобы расчищать от снега дорожки, по которым хожу я или мои близкие, фонарик — чтобы освещать эти дорожки, когда зайдет солнце, а ведь всем известно, как рано оно заходит зимой. Вот, вкратце, каков мой мир.