Норман Мейлер - Нагие и мёртвые

Под его ногами едва слышно шуршал песок.

- А я тебе говорю, что обмануть можно кого хочешь и как хочешь, если только как следует подумать, - сказал Полак, улыбаясь, выдвинув свою длинную челюсть вперед в сторону лежавшего рядом Стива Минетты. - Нет таких положений, из которых нельзя было бы найти выход.

Минетте было всего двадцать лет, но он уже успел облысеть, и лоб из-за этого казался необыкновенно высоким. Он отрастил жиденькие усики и аккуратно подстригал их. Однажды кто-то сказал, что он похож на Уильяма Пауэла, и с тех пор Минетта стал причесывать свои волосы так, чтобы усилить сходство с ним.

- Нет, я не согласен с тобой, - ответил он. - Есть такие хитрецы, которых никак не проведешь.

- Чепуха это! - возмутился Полак. Он повернулся под одеялом так, чтобы видеть Минетту. - Вот послушай-ка. Как-то раз я потрошил цыпленка для какой-то старухи. В мясной лавке... И вот я задумал оставить себе кусочек жира... Знаешь, у цыплят около живота всегда есть два таких кусочка жира... - Он прервал свой рассказ, как артист, желающий привлечь внимание аудитории.

Взглянув на неприятно улыбавшийся подвижный рот Полака, Минетта тоже улыбнулся.

- Ну и что? - спросил он.

- Ха, она, стерва, не сводила глаз с моих рук, как голодная собака. А когда я начал заворачивать цыпленка, она вдруг спрашивает: "А где второй кусочек жира?" Я посмотрел на нее очень удивленно и говорю: "Мадам, его брать не следует, он подпорченный. Он испортит вкус всего цыпленка". А она качает головой и говорит: "Ничего, ничего, мальчик, положите его мне". Ну что ж, делать было нечего - пришлось положить.

- Ну и что же, кого ж ты обманул? - удивился Мипетта.

- Ха! Прежде чем положить кусочек в сверток, я незаметно надрезал желчный пузырь. Ты представляешь, какой вкус был у этого цыпленка?

Минетта пожал плечами. Лунный свет был достаточно ярким, чтобы видеть Полака. Из-за трех отсутствующих зубов с левой стороны саркастическая улыбка на его лице казалась очень забавной.

Полаку было, вероятно, не более двадцати одного года, но взгляд его жуликоватых глаз производил отталкивающее впечатление и настораживал, а когда он смеялся, кожа на лице морщилась, как у пожилого человека. Минетте было как-то не по себе от этого. Откровенно говоря, он опасался, что Полак умнее и хитрее его.

- Не трави! - остановил его Мипетта. За кого Полак его принимает, чтоб рассказывать эти небылицы!

- Что, не веришь? Это чистейшая правда, честное слово! - обиделся Полак. Он не выговаривал букву "р", и такие слова, как "правда", "праздник", произносил: "павда", "паздник".

- Да, да, павда, - передразнил его Минетта.

- Веселишься, да? - спросил Полак.

- Не жалуюсь. Ты рассказываешь прямо как в комиксах. - Минетта зевнул. - Что ни говори, а в армии втирать очки еще никому не удавалось.

- А мне здесь неплохо и без втирания очков, - возразил Полак.

- Ничего хорошего ты здесь не видишь и не увидишь до самого увольнения, - убежденно сказал Минетта и звонко хлопнул ладонью по лбу. - Проклятые москиты! - воскликнул он. Пошарив рукой под подушкой, он нашел завернутую в полотенце грязную рубаху и достал из нее небольшой пузырек с противомоскитной жидкостью. - Ну что это за жизнь? - спросил он ворчливым тоном и начал раздраженно натирать жидкостью лицо и руки. Закончив, он оперся локтем на подушку и закурил сигарету, но тотчас же вспомнил, что курить ночью не разрешается. Некоторое время он раздумывал, погасить сигарету или нет, но потом решительно и громко сказал: - А, хрен с ними, с этими порядками! - Однако сигарету все же скрыл в ладони. Повернувшись к Полаку, Минетта продолжал: - Ты знаешь, мне надоело жить по-свински. - Он взбил свою подушку. - Спать на куче собственного грязного белья, не снимая провонявшую потом и черт знает чем еще одежду. Никто и нигде так не живет.

Полак пожал плечами. Из семи братьев и сестер он был в семье предпоследним и, пока его не отдали в приют, всегда спал на раскинутом посреди комнаты около печки одеяле. К середине ночи огонь в печке угасал, и тот из детей, кто первым просыпался от холода, вставал и подбрасывал в нее уголь.

- А грязное белье носить не так уж плохо, - философски заметил Полак, - из него все насекомые убегают. - Он вспомнил о том, что сам стирал себе белье с пятилетнего возраста.

- Неизвестно, что хуже, - возразил Минетта, - зловоние или насекомые. - Он подумал о том, как одевался там, дома... В квартале он слыл пижоном, одевался лучше всех, учил всех модным танцам. А теперь на нем была рубашка на два номера больше его размера.