Норман Мейлер - Нагие и мёртвые

- Я не думаю, что ты очень опечалишься, если убьешь одного-двух япошек, - сказал он.

- Но они же язычники, - возразил Риджес.

- Извини меня, - вмешался Гольдстейн, - ты не совсем прав. Несколько месяцев назад я читал статью, в которой сказано, что в Японии около ста тысяч христиан.

- Ну и что же, - ответил Риджес, кивая головой, - мне бы вовсе не хотелось оказаться убийцей хотя бы одного из них.

- Ты должен будешь убивать, - возразил Вайман. - Почему ты не хочешь сознаться в том, что не прав?

- Бог не даст мне убить христианина, - упрямился Риджес.

- Ха-ха, не даст...

- Я уверен в этом, - сказал Риджес. Но он чувствовал, что сбит с толку.

Вид корчившейся гусеницы напомнил ему, как выглядели тела убитых японских солдат после неудачной ночной попытки форсировать реку. Он успокаивал себя тем, что японцы язычники, но теперь, после того что сказал Гольдстейн, Риджес окончательно запутался. Сто тысяч человек - это, по представлениям Риджеса, было много; он предположил, что это, наверное, половина всего населения Японии. Но тогда это значит, что некоторые убитые японцы, которых он видел в реке, христиане. Он поразмыслил над этим минутудругую, а затем ему пришла в голову убедительная мысль. Все было очень просто.

- Ты веришь, что у человека есть душа? - спросил он Ваймана.

- Не знаю. А что это такое душа?

Риджес засмеялся.

- Не такой уж ты умник, как воображаешь. Душа - это то, что выходит из человека, когда он умирает, это то, что поднимается туда, в небеса. Потому мертвецы и выглядят так страшно. Мертвый человек - это уже совсем не то что живой, он без души. Это очень важно, что у человека есть душа, которая выходит из него после смерти.

- Это еще требует доказательства, - философски заявил Вайман.

Гусеница умирала под тяжестью последней горсти земли, высыпанной на нее Вайманом.

Четвертую флягу виски Уилсон выпил один, когда стоял ночью в карауле. Он снова немного опьянел и, как всегда в таких случаях, начал беспокойно ерзать с места на место. Он уселся на край окопчика и устремил беспокойный взгляд в темноту за пределами заграждения из колючей проволоки. Голова Уилсона склонялась то в одну, то в другую сторону, глаза закрывались, несмотря на все усилия держать их открытыми. Приблизительно в пятнадцати ярдах за колючей проволокой был куст, который, по мнению Уилсона, мешал ему наблюдать. От куста до самых джунглей простиралась тень, и это лишало Уилсона возможности обозревать какуюто часть своего участка. Чем больше он смотрел на затемненный участок, тем больше он его беспокоил. "Черт бы взял этот куст, - тихо произнес Уилсон. - Думаешь, тебе удастся прикрыть какогонибудь япошку? Черта с два, - покачал он головой. - Э-э нет, провести меня никому не удастся".

Уилсон вылез из окопчика и отошел на несколько шагов в сторону. Ноги не повиновались, и это забавляло его. Он снова уселся на край окопчика и устремил свой взгляд на куст. "Какого дьявола ты вырос здесь?" - спросил он заплетающимся языком.

Закрыв глаза, Уилсон почувствовал головокружение, а во рту было такое ощущение, как будто он жевал кусок губки. "Из-за этого проклятого куста солдату нельзя даже поспать на посту", - с досадой подумал Уилсон. Он глубоко вздохнул, а затем двинул затвор пулемета назад и вперед. Наведя пулемет под основание куста, Уилсон пробормотал: "Больше расти здесь не будешь" - и нажал на спусковой крючок. После длинной очереди Уилсон обнаружил, что куст остался на месте. Рассердившись, он дал по нему еще более длинную очередь.

Для солдат разведывательного взвода, спавших всею в десяти ярдах позади Уилсона, пулеметная стрельба была совершенно неожиданной. Все моментально проснулись, как будто через них пропустили сильный электрический заряд. Сначала солдаты прижались к земле, но, когда стрельба прекратилась, все постепенно поднялись. Никто, конечно, не знал, что стрелял Уилсон. Все думали, что это новая атака японцев, и каждый пережил несколько страшных секунд, пока не проснулся окончательно.

Гольдстейну показалось, что он заснул на посту. Он несколько раз отчаянно прошептал: "Я не спал, я только закрывал глаза, чтобы обмануть японцев. Я был начеку. Клянусь, я был начеку".

Мартинес спросонья захныкал: "Я отдам зубы назад, честное слово, я отдам зубы".

Вайману снилось, что он не удержал противотанковую пушку.

Он быстро лепетал: "Это не я виноват. Гольдстейн отпустил, а не я". Вайман чувствовал, что в действительности виноват он, а не Гольдстейн, но в этот момент он окончательно проснулся и обо всем сразу же забыл.