Анита Мейсон - Иллюзионист

Его мысли часто возвращались к Савлу.

Однажды он пошел на крышу дома, где квартировал, чтобы помолиться. Почему он выбрал это место, ярко освещенное полуденным солнцем, он сам не знал, но что-то влекло его туда. Он ничего не ел с предыдущего вечера и на открытом солнце почувствовал слабость. Крыши соседних домов, казалось, плыли в воздухе, образуя гигантскую лестницу, ведущую к морю. Он чувствовал, что какая-то сила увлекает его на эту лестницу и, когда он спустится вниз, ему придется идти по воде. Он знал, что у него это не получится.

Не успел он об этом подумать, как оказался у самой воды, глядя не на отмели, а на прозрачную безграничность, глубокую, как небо. Он стал просить оставить его там, где был, и услышал голос, который, казалось, исходил из самых глубин: «Почему ты сомневаешься?»

Потом, глядя на бескрайность, которая вмещала теперь и море и небо, он увидел, что в ней появилась огромная расщелина, которая увеличивалась, пока не заняла все его воображение, и стала заполняться всем, что есть на земле. Перед его глазами в невообразимом порядке мелькали: ползущие насекомые, рыбы и длинноногие обитатели моря, растения и морские водоросли, птицы и змеи, яркие бабочки, олень и леопард, крадущиеся шакалы… и люди разных рас. Он смотрел, и его наполняло чувство покоя.

— Я тот, кто дает, — сказал голос. — Верь мне.

Он не знал, что это означает, но он верил. Восхищенный покоем, он рассказал о видении Иакову Благочестивому, который огласил его содержание перед комитетом, и они обсуждали его в течение нескольких недель, после чего было решено, что оно вообще не имело никакого значения.

А теперь, чтобы понять то видение, времени не оставалось. Времени совсем не было, а понять нужно было все.

Что сказал Иешуа за несколько дней до конца, когда Кефа спросил его о Ключе?

— Он у тебя. Разве ты не знаешь, что он у тебя? Может быть, действительно не знаешь? — Он остановился и улыбнулся, но улыбка лишь подчеркнула усталость на его лице. — Но теперь уж поздно. Если ты не все еще понимаешь, то никогда уже не поймешь. Может быть, так даже лучше.

Через десять лет эти слова не утратили своей остроты.

Кефа смотрел на сырые камни, блестящие в свете лампы.

Стоило признаться в существовании сомнений — и избавиться от них было невозможно. В этом унылом месте они, словно крысы, выбегали из каждого угла.

Царствие началось после Воскресения Иешуа. Но в каком смысле, поскольку его по-прежнему ждали? Пока все только начиналось, но скоро Царствие прольется на них, как солнечный свет. Но как скоро, как долго, почему солнце все не всходит? Царствие предназначалось для изгоев, для доведенных до отчаяния и презирающих самих себя, для тех, кому жизнь была дана, поскольку они полагали, что не заслуживают ее; его земными делами руководил Иаков, в сердце которого жил принцип справедливой пустыни. Царствие отменяло Закон; а они продолжали соблюдать его ежедневно и ежечасно, в малейших деталях.

А что новая трактовка, объявленное ими «искупление», прощение, которое дает право попасть в Царствие? Это было важно для проповедования. Без нее трудно было бы привлекать новых членов, так как первое, о чем люди спрашивали, — это о значении позорной смерти Иешуа. Без новой трактовки смысла в ней не было, так как Царствие не пришло. Трактовка работала: они пожинали первые плоды. Новообращенные после обряда крещения действительно преображались и очищались от грехов.

Однако Иешуа никогда ничего не говорил об этом.

То, что он говорил, и скрытый смысл его изречений вели в противоположном направлении. Он учил их молиться: «Прости нам, как мы прощаем других». Ни слова об искуплении или жертве: прощение зависело исключительно от готовности человека простить самому. Разве это не справедливо? Как ты поступаешь, так будут поступать и с тобой. Разве это не естественно? Что посеешь, то и пожнешь. Разве это противоречит остальному, что он говорил? Бог — Отче ваш, Он желает прощать.

А отец, который потребовал кровавой платы за ошибки, отец, который не мог без этого простить, — разве это…

Кефа беспокойно заворочался в своих оковах. С какой бы стороны он ни рассматривал эту мысль, каждый раз она представлялась ему во всем своем ужасе. Прощение через мучительную смерть, искупление кровью от отцовского возмездия… В этом не было откровения Духа, не было священного таинства, которому нужно молиться, чтобы постичь милосердие. Эта мысль родилась в голове законника Иакова Благочестивого, и это была самая чудовищная, отвратительная и богохульная идея из всех идей, которые Кефа знал.